Клод. Пусть я сдохну от тоски и отвращения к себе — ну и что, если при этом у меня хорошее пищеварение… Послушай: я только что низко солгал, понимаешь?
Г-жа Лемуан. Пустое; это лишь слова, не сомневаюсь.
Клод. Ну да, лей мне эту целебную настойку… теплую, безвкусную, как тогда, когда мне было десять лет… Ах, мама, я и тебя виню. Тебя тоже!
Г-жа Лемуан. Ты — винишь меня?..
Клод. Сколько ты пролила слез при мысли, что твой сын может стать служащим в конторе, — хотя, вероятно, это все, что мне было нужно!.. Вот список твоих предпочтений, по рангу: на первом месте — пастор, как папа и дедушка, и прадедушка; на втором — педагог, потому что он формирует души: ты была уверена, что будь Эрнест жив, он был бы педагогом; на третьем — врач, поскольку он тоже служит человечеству. Вот — благой вздор, в результате которого я стал тем неудачником, какого ты видишь перед собой.
Г-жа Лемуан. Ты — неудачник?!..
Клод. Как вспомню атмосферу, в которой я вырос… Конек Франсиса — успехи в сочинениях, мой конек — нравственность. Ах, мама, какая гордость блистала в твоих глазах на моих первых выступлениях; и все вокруг говорили: «Франсис — это интеллект, ну, а Клод — это нечто большее, это — совесть». Как знать, не случалось ли мне измышлять какие-нибудь нравственные коллизии, чтобы доставить вам всем удовольствие! Вот… вот что называется формировать душу для служения Богу. А позже! Я уже был на факультете теологии, когда, помнится, меня стало одолевать какое-то беспокойство; я поделился этим с папой. И вот уже другая картина: в своей постели я слышал, как вы проговорили всю ночь; утром за завтраком у тебя были красные глаза, ты смотрела на меня с укором, словно я не ночевал дома. Вот так вы развивали во мне вкус к искренности. Нет, ты видишь, если я потерпел крах, это все же не только моя вина. Тебя шокирует слово «крах» — и тем не менее это беспощадная правда. Я жил на средства, которыми не располагал. Всегда — в кредит. И вот теперь…
Г-жа Лемуан. Я не стану отвечать на твои упреки, они слишком несправедливы, и я знаю, что ты так не думаешь. Но я не хочу, чтобы ты мучил себя таким вот образом, слышишь; я горжусь тобой. Я знаю, что ты сеял добро полными пригоршнями.
Клод. Не надо произносить этих слов, я не могу их больше слышать.
Г-жа Лемуан. Ты вел жизнь истинного христианина.
Клод. Надо было сперва вести жизнь человека, а я не человек, я не только не мог любить по-человечески — я не способен был даже ненавидеть, как человек.
Г-жа Лемуан. Ненавидеть?..
Клод. Да, и ненавидеть… Я — ничтожество, ничтожество. (Тяжело опускается в кресло.)
Эдме (приоткрывая дверь). Что здесь происходит?
Г-жа Лемуан. Он совсем болен. Необходимы консультации врачей. Вам надо бы отпустить его со мной в Лозанну; у нас прекрасные специалисты.
Эдме. Специалисты — в какой области?
Г-жа Лемуан. Во всех областях…
Клод (жестко). Что вы там затеваете, обе? Ну, да… можете глядеть на меня. Я — творение ваших рук.
ДЕЙСТВИЕ ЧЕТВЕРТОЕ
Те же декорации, что в первом действии.
Осмонда читает. Время от времени она бросает взгляд на мать; та сидит, в уличной одежде, растерянная.
Осмонда. Ты опять уходишь?
Эдме. Нет.
Осмонда. Так почему же ты не снимешь шляпу? (Эдме медленно снимает шляпу.) Долго ты собираешься держать ее на коленях? (Стучат.) Войдите. Что вам, Фелиси?
Фелиси (входит). Мадам ничего не заказала к обеду.
Эдме. Приготовьте что хотите.
Фелиси. Но я не знаю; мадам должна сказать.
Эдме. Ну, пусть будет то же, что вчера.
Фелиси. Но пансионер уже приходил утром сказать, что он терпеть не может шпината!
Осмонда. Фелиси, не следует говорить «пансионер», он наш знакомый… Вы не должны принимать замечания от этого господина; если Фред недоволен, он должен сказать об этом мадам. Вы поняли?
Фелиси. Я ему так и ответила. Он сказал, что мадам внушает ему робость, что-то в этом роде.