К о м а н д и р (улыбаясь). Хорош вождь! Ты посмотри, у него ордена на груди самые высокие: «Золотое руно». Видишь, цепь с барашком?
Г у с е в. А ты думал, мясник он, Степа?..
С у с л о в. Ну и черт с ним! Невидаль какая! Скину его на первой остановке.
К о м а н д и р. Зачем же скидывать? Лучше в музей отдать.
П о л и т р у к. Вы так говорите, как будто мы уже в Москве. Еще не совсем доехали, товарищи.
Раздается далекий крик. Все вздрагивают. Слышны выстрелы.
К о м и с с а р. Это маузер. Сико отбивается.
Крики: «Держи! Лови!»
Факт — Сико.
Прислушиваются. Федотов срывается с места к люку.
Ты куда?
Ф е д о т о в. Товарищу помочь.
К о м и с с а р (сурово). Там, где одному умирать, нечего двум соваться. Иди на место!
Пауза. Снова выстрел и чей-то голос: «Спите, сволочи!» Комиссар смотрит на командира.
Прорвался? Как скажешь?
К о м а н д и р (не отвечает, думает). Почему они не стреляют?
З а н а в е с.
ДЕЙСТВИЕ ВТОРОЕ
Поле. Палатка. Ночь. Полог палатки чуть приподнят, и оттуда пробивается свет. У палатки стол. За ним в складном кресле сидит седеющий полковник с аксельбантами — Л у ч и н. Он читает книгу. На столе разбросаны бумаги, горят две свечи в стеклянных колпаках. Появляется а д ъ ю т а н т — молоденький подпоручик. Полковник отрывается от книги: адъютант кашлянул.
П о л к о в н и к (с книгой в руках, вслух читает). «Il y a bien peu de souverains, dont on dût écrire une histoire particulière. En vain la malignité ou la flatterie s’est exercée sur presque tous les princes — il n’y en a qu’un très petit nombre dont la mémoire se conserve. Et ce nombre serait encore plus petit, si l’on se souvenait que de ceux, qui ont été justes»[1]. (Закрывает книгу.) Замечательно писал мсье Вольтер, господин подпоручик! (Адъютант хочет заговорить, но полковник его перебивает.) Вернулась карательная экспедиция?
А д ъ ю т а н т. Так точно, господин полковник.
П о л к о в н и к. Комбедчики?
А д ъ ю т а н т. Взяли пять человек. Сюда доставили. Но где…
П о л к о в н и к (снова перебивая его). Надеюсь… (делает в воздухе знак креста) все в порядке?
А д ъ ю т а н т. Сам лично полчаса тому назад, господин полковник.
В палатке кто-то сморкается.
Позвольте доложить, господин полковник, «Князь Мстислав Удалой»…
П о л к о в н и к. Знаю, знаю, милый!
Из палатки выходит г е н е р а л М а м о н т о в. Адъютант вытягивается в струнку.
Ну что, Степан Антонович? Как чувствуете себя? Сегодня прекрасная ночь. Дождь быстро прошел. Такое лето хорошо в Кисловодске провести… Замок Коварства, нарзанчик…
Г е н е р а л. В Кисловодске сейчас, господин полковник, одна шваль находится. Например — Шкуро! Устал он от трудов праведных: больше погромы, вот и отдыхает. А я — солдат, господин полковник, я в могиле отдохну.
Пауза.
Чего это вы тут шумите?
П о л к о в н и к. Вольтера молодому офицеру читал. (Начинает читать.) «Lorsque Pierre le Grand s’approcha…»[2]
Г е н е р а л (останавливая полковника). А мне это все равно: я ведь не понимаю по-немецки.
П о л к о в н и к. Вольтер был французом и писал по-французски, ваше превосходительство. Удивляюсь, как вы не изучили этот замечательный язык?
Г е н е р а л. Учили когда-то, забыл. Наше дело — военное, а по-французски только на балах да приемах болтать. Кое-что знаю, однако: парлэ ву франсэ?
П о л к о в н и к. Зря все же, ваше превосходительство. Мы вообще не пользовались теми благами, кои были предоставлены дворянству Российской державой.
Г е н е р а л. Проще сказать: царем нашим.
П о л к о в н и к (наклоняя голову в знак согласия). Именно. Ведь если им дать наши возможности, они бы свет перевернули.
Г е н е р а л (с усмешкой). Пытаются. Крупную игру ведем, господин полковник.
П о л к о в н и к. Во всякой игре, есть проигравший, равно как есть и выигравший, ваше превосходительство. Пока военное счастье на нашей стороне.
Г е н е р а л. Военное счастье, господин полковник… в него верят только дураки. Я на него не надеюсь. Не надо мне военного счастья. Снаряды чтоб подходили к орудиям — вот что надо. А дорогие союзнички нам одно дерьмо шлют! (Смотрит на адъютанта.) Что нового?
1
«Существует очень небольшое число коронованных особ, личную историю которых следовало бы написать. Напрасно хитрость и лесть пытались возвысить почти всех государей — число оставшихся в нашей памяти очень незначительно. И это число было бы еще меньше, если бы мы помнили лишь о тех, кои были справедливы».