Может быть, я выражаюсь неясно?
Действующие лица
Епископ.
Судья.
Палач: Артур.
Генерал.
Шеф полиции.
Старик.
Роже.
Мужчина.
Один из мятежников.
Посланник.
Первый фотограф.
Второй фотограф.
Третий фотограф.
Нищий: Раб.
Ирма: Королева.
Женщина.
Воровка.
Девушка-лошадь.
Кармен.
Шанталь.
Картина первая
На потолке — люстра, которая будет висеть на протяжении всего действия пьесы.
Декорации представляют собой церковную ризницу, образованную тремя атласными кроваво-красными ширмами. В ширме, расположенной в глубине, — дверь. Наверху изображено огромное испанское распятие. На правой стене — зеркало, обрамленное фигурной золоченой рамой. В нем отражается неубранная кровать, которая при нормальном расположении комнаты должна была бы находиться в первом ряду партера.
На столе — кувшин.
На кресле — черные брюки, рубашка, пиджак. В кресле — Епископ в митре и золоченой мантии.
Он выглядит крупнее, чем есть на самом деле. Исполнитель этой роли должен подняться на котурны высотой около 0,5 м. Его плечи, на которых лежит мантия, заметно увеличены. Когда поднимается занавес, Епископ предстает огромным, несущимся, словно пугало.
Его лицо загримировано.
Рядом с ним — молодая, ярко накрашенная Женщина, в кружевном пеньюаре. Она вытирает руки салфеткой (я не сказал, что она вытирается).
Тут же стоит женщина лет сорока, брюнетка, с суровым выражением лица, в строгом черном костюме[2]. Это Ирма. На ней шляпа, которая завязана ремешком под подбородком.
ЕПИСКОП (сидя в кресле, посреди сцены, говорит глухим голосом, но с воодушевлением). И в самом деле, для истинного прелата главное не мягкость и вкрадчивость, а строгость ума. Сердечность губит нас. Мы полагаем, что сами управляем своей добротой: мы рабы этой безмятежной расслабленности. Речь идет даже не столько об уме… (Колеблется.) Скорее о жестокости. И, с другой стороны, — через жестокость — о смелом и мощном прорыве к Отсутствию. К Смерти. Бог? (Улыбаясь.) Я вижу ваше приближенье! (Обращаясь к своей митре.) Ты, митра в форме епископского колпака, знай, когда мои глаза закроются в последний раз, сквозь прикрытые веки я увижу тебя, моя золоченая шапка… И вас, прекрасные церковные облачения, мантии, кружева…
ИРМА (грубо). Что сказано, то сказано. Когда ставки сделаны…
В течение всей сцены она почти неподвижна. Она стоит около двери.
ЕПИСКОП (вкрадчиво, отстраняя Ирму). И когда жребий брошен.
ИРМА. Нет. Две тысячи так две тысячи, и без глупостей. Иначе я рассержусь. А это не в моих привычках… А теперь, если у вас затруднения…
ЕПИСКОП (сухо, бросая митру). Спасибо.
ИРМА. Ничего не ломайте. Это еще послужит. (Обращаясь к Женщине.) Убери это[3].
Женщина кладет митру на стол рядом с кувшином.
ЕПИСКОП (тяжело вздохнув). Мне сказали, что этот дом будет осажден? Повстанцы уже переправились через реку.
ИРМА (озабоченно). Повсюду кровь… Вы проберетесь вдоль стены Епископства. Пойдете по улице Пуассонри.
Вдруг слышится пронзительный крик. Кричит, явно от боли, Женщина, которую мы не видим.
ИРМА (продолжает, с досадой). Я ведь им говорила, чтоб было тихо. Хорошо, что я догадалась завесить окна наглухо плотными занавесками. (Вдруг становясь любезной и игривой.) А что мы совершили сегодня вечером? Благословение? Молитву? Мессу? Вечное поклонение?
ЕПИСКОП (строго). Не надо об этом. Кончено. Я думаю только о возвращении… Вы говорите, город в крови…
ЖЕНЩИНА (прерывает его). Было благословение, Мадам. Затем моя исповедь…
ИРМА. А потом?
ЕПИСКОП. Хватит!
ЖЕНЩИНА. И все. Закончили отпущением грехов.
ИРМА. Значит, никто не может при этом присутствовать? Хоть разок?
ЕПИСКОП (испуганно). Нет, нет. Такие вещи должны оставаться и останутся тайными. Кощунственно даже говорить об этом, пока меня переодевают. И чтобы все двери были закрыты. О! Наглухо закрыты, забиты, застегнуты, зашнурованы, зашпилены, зашиты…
2
Нет. Я предпочитаю, чтобы на ней было длинное траурное платье и креповая шляпа без вуали. (Здесь и далее прим. автора.)
3
Но «сожри это» мне тоже нравится. Тогда нужна пряничная митра, чтобы женщина отщипывала от нее по кусочку.