ЖАНДАРМ. Мой не виноват… вот мой зад… Зад-назад… (Они все смеются, хохочут, но вдруг Жандарм осознает, что он разделяет их веселье. Он взрывается.) Молчать! Вы чего хотите? Вы чего ждете? Хотите меня провести своими шуточками и смехом? Чтобы я свернул с истинного пути?
Женщины испуганы.
Может, я человек маленький, это да, но я не должен смеяться, я не должен покатываться со смеху вместе со всяким быдлом… (Вздыхает и смягчается.) Достаточно того, что мы братаемся с вашими мужчинами, когда говорим с ними о знаменах, о битвах, об Аргонне, о трагическом наступлении в Шемен-де-Дам, ты помнишь, Круйа (здесь он начинает говорить как Маршал Жюэн, обращающийся с прокламацией к Ветеранам), ты нес пулемет, я был денщиком капитана, однажды мы наткнулись на двух прицеливающихся бошей, тра-та-та, и вот араб их уничтожил, это война, и мне не стыдно об этом вспоминать и выпить за это с тобой, мне не стыдно. Мы можем попереживать вместе с вашими мужчинами, вспоминая, иногда, от чистого сердца… (Пауза, затем говорит с важностью.) А вот что касается смеха, я вам скажу: от смеха и голову можно потерять, смех обезоруживает. Когда вы забавляетесь, все у вас раскрывается: рот, нос, глаза, уши, дырка в заднице. Вы опустошаетесь, и кто знает, чем вы потом заполнитесь. (Строго.) Ясно? Не старайтесь больше меня провести с вашим хохотом. Я могу быть суровым. Вы не видели, сколько у меня еще зубов осталось?
Он бесшумно и широко открывает рот, и женщины, которые, кажется, испуганы, раздвигают ему губы и рассматривают зубы.
МАТЬ. Это само собой получилось, когда мы говорили про «ты» и «вы».
ЖАНДАРМ. Вы сами захотели. Не будем больше об этом. Вам нельзя позволять слишком много. Вас нельзя даже понемногу приближать к нам, иначе мы все окажемся в дерьме, и вы, и мы — я всегда это говорю. Это возможно с теми, кто понимает, такие есть, но с теми, кто хочет вас подставить, благодарности не жди. (Лейле.) А эта еще сбежать хотела! Ведь не я, так другой тебя поймает, а в результате нам обоим — головомойка.
ЛЕЙЛА. Я этого заслужила. Я этого хочу.
ЖАНДАРМ. Голову намылят, навешают от души.
ЛЕЙЛА. Тем лучше. Пусть в тюрьму я попаду вся в синяках, с волосами, слипшимися от слез и соплей, и хромая из-за сломанных костей…
ЖАНДАРМ. Ты же знаешь, мы уже не можем обращаться с вами, как раньше. (Смущенно.) Мы хотим быть гуманными, я из тех, кто хочет быть гуманными, но вы сами нарываетесь. Насчет часов будешь объяснять наверху, у начальника. Они из галалита или из мрамора, наверное, из галалита. Сейчас все не так, как раньше, не то уже продают в деревнях, на рынках, на ярмарках.
ЛЕЙЛА. То, что подбирают на помойках в довольно плохом состоянии.
ЖАНДАРМ. Уже за одно это вас надо наказывать. В метрополии иметь ущербные вещи — это уже чересчур, а заполнять ими свой дом вышло из моды. Вашу хибару, правда, домом не назовешь, но все-таки это как будто ваш дом. Бродяги! Мы принесли вам цивилизацию, а вы продолжаете жить как бродяги. Вы даже не под мостами живете! А у подножия развалин. Все. Мы все вам принесли: школы, больницы, жандармерию, а вам все это ни к чему. Ветер. Песок. Битое стекло, выщербленные часы… (Пожимает плечами. Лейле.) Ты готова?
МАТЬ. Возьми одеяло.
ЛЕЙЛА (показывает на одеяло). Это?
МАТЬ. Нет, не это. Оно недостаточно дырявое.
ЖАНДАРМ (Матери). Собираешься дать ей самое дырявое?
МАТЬ. Ее интересуют только дыры. Чем их больше, тем больше ей подходит одеяло. А больше всего ей подходит — завернуться на ночь в дырку.
ЖАНДАРМ. В конце концов, будьте как дома!..А уж если ей действительно нужна дырка по ее мерке, мы соберемся с коллегами и предоставим ей сколько угодно и любой формы. Короче, мы позаботимся о том, сколько и как. Дырка, у нее будет своя дырка, в кармане…
Выходит. На несколько секунд Мать остается одна, потом входит Жандарм, похоже, злой, он один, тащит одеяло. В этот момент часы, нарисованные Лейлой на ширме, начинают играть очень красивую мелодию. Мать явно этим гордится.
Мусульманки, знаю я ваши хитрости! Однажды в Морбиане[6]— ах, это был карнавал, как мы веселились! Я, завернувшись в простыню и в тряпку, переоделся в мусульманку, в Фатиму; и сразу же я понял вашу психологию. У вас все в глазах. И если будет необходимо, несмотря на ранение и двух дочерей, я снова надену паранджу.
Рассказывая, он, согласно тому, что говорит, заворачивается в одеяло и уходит со сцены в противоположном от Лейлы направлении, то есть он пересекает сцену пятясь, по диагонали, и выходит в правую кулису, в глубине.