Март 915 г.
Сергей Бобров
Площадь
«Как будто человек зарезанный…»
Как будто человек зарезанный
На этой площади лежит!
А дрожь рук говорит, что нечего
Теперешнее ожидать.
Смех легче был бы не кончен,
Когда бы не тени цветков,
Зарезанный убежит с площади,
Голый бежа вперед.
Противоположная улица
Повлечет следующий труп;
Так разорваны горла накрепко
На площади в шесть часов.
«Оторван, вслед тощим громадам…»
Оторван, вслед тощим громадам, –
Руки костлявый не я ли вел!
Но бурь тихих взор, излом-камень
Схватился за меня.
Как зуб вонзив в отроги замера.
Я вдыхал пронзительную ясы
Но вот – и мне стала площадь столбом,
Стеной, параллельной мне.
Но и тут был бы весел площади круженье
И паденье прохожих в условную бездну…
Зачем бить, убить, напоминать,
Изъязвлять, топить, душить
Бессонного – тут:
«– Их тени благовонны
Над Летою цветут?»
Азовское море
Вскипает застывший черный шелк.
Спины песков рыжи;
Плетется мясной мухой паровоз.
Прокусывая ленты дымков.
Сеть степей. Молчите же вы
И колес заштатные вопли.
Ив туман. Хижин рябь.
Сутолок устывшая марь.
Четыре шага до шелка,
Шелк несется, скрябает берегом:
– Жестяное Азовское море. – Рычи,
Белоязыкой волны жало.
Скребется простор и хлюпает грузно.
Накален взор и топь;
Звонит, бурчит оцинкованная волна
И жалом жерло желти лижет.
Из Федора Платова
Trois Preludes (Петы)[1]
Opus 15
№ 1
Русалия слюб реси камыри,
Розко лоскали снытра растром.
Саско стрийа ньядо –
Благен вендрорун,
Смотый мандаль мода утра.
№ 2
Хрыщи скрипом по дороге
Вниз от больницы душевно-больных
Хриплым удушением сердцебиения.
Символизирующим кругом насыпи.
В ненормальности горко,
Одичанием насыпь.
Душевнобольницу душно.
Хребет в рощи розыске сердца,
Равнин славян славно переезд
В ларцах скребение удушливо потное
В искании душевнобольницы,
Урядников клопов раздав.
Сердце на бутафорте.
Иногда в карман спрячешь.
№ 3
Ють юсла слюза ута,
Cia са юса сусаза.
Дасе селена слозь толь
Толмо полно сини слоу.
Заво сол ют.
Велимир Хлебников
Посв. Вере Б.
Девы и юноши, вспомните,
Кого мы и что мы сегодня увидели,
Чьи взоры и губы истом не те
А ты вчера и позавчера «увы» дели
Горе вам, горе вам, жители пазух
Мира и мора глубоких морщин
Точно на блюде, на хворях чумазых
Поданы вами горы мужчин.
Если встал он, принесет ему череп «Эс»
Вечный и мирный – жизни первей!
Это смерть пришла на перепись
Пищевого довольства червей.
Скажите люди да есть же стыд же,
Вам не хватит в Сибири лесной костылей,
Иль позовите с острова Фиджи
Черных и мрачных учителей
И проходите годами науку
Как должно есть человечью руку.
Нет, о друзья!
Величаво идемте к войне – Великанше
Что волосы чешет свои от трупья
Воскликнемте смело, смело, как раньше
Мамонт гнусный жди копья.
Вкушаешь мужчин а la Строганов
Вы не взошли на мой материк.
Будь же неслыхан и строго нов
Похорон мира глухой пятерик
Гулко шагай и глубокую тайну
Храни вороными ушами в чехлах.
Я верю я верю, что некогда «Майна!»
Воскликнет Будда или Аллах.
Белые дроги, Белые дроги!
Черные платье и узкие ноги!
Был бы лишь верен вернее пищали с кремнями мой ум бы!
Выбрал я целью оленя лохматого
За мною Америго, Кортец, Колумбы!
Шашки шевелятся, вижу я мать его.
Николай Асеев
«За отряд улетевших уток…»
За отряд улетевших уток,
За сквозной поход облаков
Мне хотелось отдать кому-то
Золотые глаза веков…
Так сжимались поля, убегая,
Словно осенью старые змеи,
Так за синюю полу гая
Ты схватилась, от дали немея,
Что мне стало совсем не страшно:
Ведь какие слова ни выстрой –
– Всё равно стоят в рукопашной
За тебя с пролетающей быстрью.
А крылами взмахнувших уток
Мне прикрыла лишь осень очи,
Но тебя и слепой – зову так,
Что изорвано небо в клочья.
Александр Лопухин
А
О, стокатто тонких колоколен.
С дымкой просини небес!
Цифра восемь, багрово-блеклая
На синем фоне с блесками луны,
Пятно – черная кошка
И чадящая лампа
С мигающим хитро зрачком
Vien!
Р
Жребий твои судьба судеб
Начертала на алмазе
Остро отточенной мыслью,
Потому что ты есть!
V
Шелест. Тьма. Полумрак. Тень.
Приди!
Свет. Зрачок. Улыбка.
Я здесь!
Как я люблю разговаривать с красноперыми попугаями.