1933 — год Петуха. В откровении Петух — золото. Он говорит то, что думает. Абсолютный консерватор. Щедро раздает советы. Отважен и храбр. Великий труженик. Он всегда хочет сделать больше, чем может. Овен, появившийся на свет этот год — бойцовый Петух, а это значит, что качества личности усиливаются.
Интересно и то, что у Буйвола и Девы, у Петуха и Овна весьма схожие характеристики, поэтому их природные данные как бы удваиваются. Но и это еще не всё. Общий день рождения писателя «братья Стругацкие», вычисленный соавторами из простого любопытства, — 21 июня 1929 года, день летнего солнцестояния. Уже занимательно. Кроме того — это год Змеи, знак Близнецы (стихия — воздух, качества — ум, любопытство, разносторонние интересы). Змея на Востоке — символ Мудрости (именно так — мудрости с большой буквы). Она умна в превосходной степени, однако могла бы обходиться и без этого, так как у нее изумительная интуиция. Она больше доверяет своим впечатлениям, ощущениям и симпатиям, чем фактам или суждениям и советам других. Решения принимает быстро, дело всегда доводит до конца. Как видим, при слиянии в творчестве двух разных людей, правда, что немаловажно, родных братьев, получается третья, совершенно замечательная личность. И личность эта возникла и стала развиваться в исключительно располагающих к достижению успеха условиях Града Петрова.
С малых лет Борис попадает под благотворное влияние старшего брата.
БН: «Я думаю, он был в классе восьмом-девятом, когда первые опыты появились <В том числе „Находка майора Ковалева“ — Ш. М.>. Он всё это мне сначала рассказывал устно, насколько я помню… в отрывках… Он очень любил мне рассказывать истории разные. Он и его друг Игорь Ашмарин, сейчас очень крупный медик, генерал Чума, как его Аркаша называл. Эти два дружка, они собирались вместе, брали меня, вернее, разрешали мне присутствовать во время своих бесед, фантазий, разговоров, выдумок. Они тогда сочиняли всевозможные истории, некоторые из них потом Аркадий Натанович переносил на бумагу».
Вот так бы и продолжалось — всё «придумчивее» и увлекательней, но началась война. И страшная блокада Ленинграда. Осенью 1941 года Аркадию едва стукнуло шестнадцать, а Борису было всего лишь восемь с хвостиком лет. И впереди проступала из ледяного тумана первая лютая блокадная зима. Отец и Аркадий, оказавшиеся к середине января 1942 года на грани смерти от дистрофии, вынуждены были эвакуироваться (но главу семьи это не спасло, он погиб в дороге), а мама и Борис остались в осажденном городе. Позже Александра Ивановна Стругацкая напишет: «Когда я вернулась с работы, их уже не было. Один Боренька сидел в темноте в страхе и в голоде…»
БН: «Мне кажется, я запомнил минуту расставания: большой отец, в гимнастерке и с черной бородой, за спиной его, смутной тенью, Аркадий, и последние слова: „Передай маме, что ждать мы не могли…“ Или что-то в этом роде. <…> Они уехали 28 января 1942 года, оставив нам свои продовольственные карточки на февраль (400 граммов хлеба, 150 „граммов жиров“ да 200 „граммов сахара и кондитерских изделий“). Эти граммы, без всякого сомнения, спасли нам с мамой жизнь, потому что февраль 1942-го был самым страшным, самым смертоносным месяцем блокады».
А еще через год Александра Ивановна с Борисом перебрались из Ленинграда в Ташлу Оренбургской области, к уцелевшему в лихолетье Аркадию. Правда, встреча случилась недолгой. Впереди Аркадия ждала армия, а Бориса и их маму — долгая дорога домой, в Ленинград.
Это время оставило саднящие ожоги в юных душах. Они проявятся потом, десятилетия спустя, в зрелом возрасте. Лягут строками на бумагу. У Аркадия Натановича — в «Дьяволе среди людей», у Бориса Натановича — в «Поиске предназначения». Память о войне Кима Волошина — это часть судьбы А. Стругацкого, а «счастливый мальчик» — маленький Борис в замерзшем и голодном городе на Неве.
БН: «На восемьдесят процентов — это то, что я пережил лично, а на двадцать процентов — это то, что я слышал от родных, от знакомых, от приятелей своих. Там <в „Поиске предназначения“ — Ш.М.> очень мало выдумано. Всё, что там написано насчет блокады — это всё на самом деле имело место, только интерпретация тогда была другая. Вот случай с этим человеком с топором — это история, которую рассказывал Аркадий Натанович, с ним была такая история. Здесь, в Ленинграде. В блокаду. Людоедство было. Так что это тоже не выдумано, только я интерпретацию фантастическую дал. Словом, я там почти ничего не придумывал. Даже не почти, а просто ничего. Я считаю, что когда речь идет о таких явлениях, как блокада, выдумывать нельзя. Почему я не люблю сочинений, книг, художественных произведений про блокаду. Не люблю. Там чувствуется выдумка, чувствуется, что автор фантазирует. А фантазировать нельзя. Сама картина настолько страшна, что любая фантазия — это перебор и фальшь. Так что я тут очень осторожен был».