Посмотрите на этого другого колдуна, который стоит пред статуею Юстиции, погруженный в глубокую думу: он молит доходную богиню, чтоб она сделала невидимыми деньги, которые по своей благости ниспосылает ему, недостойному рабу ее. Он уже заговорил свой клад: теперь и сом черт до него не доберется.
Вот идут два толстые чародея: они известны своим коварством в целом околотке, и добрые люди боятся даже встретиться с ними, потому что, как гласит общее поверье, черт тайно переносит деньги из чужих карманов в их засаленные портфели, лишь только взор их коснется чужого кармана. Послушайте мимоходом их рассуждений: увидите, что они колдуют. — Итак, вы говорите... — Я говорю, что на свете на все есть средства. Но прежде были имения благоприобретенные? А теперь есть имения благоприпрятанные. Конечно, оно выходит почти...
Ну, не говорил ли я вам, что они колдуют?.. И я уверен, что вы не поняли ни одного слова в их разговоре, потому что все эти слова таинственные и относятся к глубокому чернокнижию. Пот еще один колдун, в серой шинели!.. Вот другой, в зеленом фраке!.. Вот третий, четвертый и пятый... Согласитесь же сами, что мы живем в волшебном мире, в самом поэтическом веке, какой когда-либо существовал в Европе со времени сожжения в Испании последней толедской колдуньи, донны Мархиты, которая, как доказано по суду инквизиции, круглый год несла куриные яйца.
Но вот и самый страшный волхв, с огромною плешиною, длинный, тощий, бледный, с сухим сердцем и красным носом, в поношенном фраке и изломанной шляпе. Это дракон, вечно лежащий на заколдованном кладе и своею проницательностью беспрестанно уничтожающий хитрости кружащихся около него любителей денег с готовыми векселями и закладными в руках. Это воплощенная двестирублевая бумажка. На тусклой, покрытой серою сеткою пленке глаз его мелькает волшебная надпись: «Объявителю сей ассигнации Государственный банк платит» и прочая; и другие колдуны почтительно снимают перед ним шляпу, потому что колдовство его сильнее их заговоров и в удобном случае в состоянии доже перетянуть деньги из их кладов в его клад. Я дивно имею его на примете, не никак не могу обмануть его бдительности и вытащить из-под него заветные сокровища. Несколько раз я уже держал их в горсти, и они молниею из нее исчезали. Однако ж нельзя сомневаться в их существовании. Рассмотрите его со вниманием: он имеет все признаки существа, одаренного высокими деньгами.
Во-первых, он долго занимал весьма выгодное место; за ним, ни за его женою нигде не показано ни родового, ни благоприобретенного имения, и он всегда горько жалуется на свою бедность. Следственно, у него есть деньги.
Во-вторых, он играет в карты не маленькой; садясь играть, повторяет три раза, что он не в состоянии проигрывать много денег, и, проиграв, почти плачет с отчаяния. Прежде живал он летом на прекрасной даче, теперь стал гулять в Летнем саду. Следственно, у него есть хорошие деньги.
С тех пор, как прикинулся несчастным, он более и более делается загадочным. В его доме, на стенах господствует нищета, а на столе отличное вино. Он упразднил у себя ливрею и на своем лафите прилепил карточку с надписью: «Медок». Несмотря на скромность его одежды, самодовольство отражается в его улыбке, гордость его усиливается и многих уже называет он дураками. Следственно, у него есть большие деньги.
Он уже начинает поговаривать о трудности службы и о потере своего здоровья. О, ежели так, у него должны быть огромные деньги!..
Но зачем ломать голову догадками и соображениями, когда все знают, что у него есть деньги: только они заколдованы. Вы не можете себе представить, каких не употреблял я средств, чтоб подкопаться к его кладу, и все мои попытки остались бесполезными.
Я дал ему уразуметь, что желаю жениться на его дочери. Он был в восторге и среди самого восторга, сделав прежалкое лицо, сказал мне, что за его дочерью не будет никакого приданого.