Италинский Андрей Яковлевич (1743—J827)—дипломат, член Академии Наук. Посланник в Неаполе (1795), посол в Константинополе (1801), посланник в Риме (1817—1827). Автор трудов по археологии и истории искусств.
121. ГРАФУ де ШУЛЕНБУРГУ
26 СЕНТЯБРЯ 1811 г.
Я не слишком привержен, любезнейший мой Граф, к тому, что называется commercium epistolicum [70]; редко случается, чтобы та или другая сторона имела достаточно времени предаваться сему занятию, да и сама регулярность может утомлять. Шутники дурного тона сказали бы, что это дружественная повинность. Впрочем, г-н Граф, не следует впадать ни в одну из крайностей, даже если случилось мне отвечать 26 сентября 1811 г. на ^дражайшее письмо ваше от 20 июня 1810 г. <...) Что вы делаете, г-н Граф, и как убиваете это собачье время, которое изничтожает нас всех? Как ваша .жизнь в Вене? Говорят, что для иностранцев она превосходна,'а тамошние дамы находят в них особенный вкус. Правда ли это? Пинкертон 1 ничего не говорит о сем в своей географии, и поэтому я обращаюсь прямо к вам. Что сказать о себе? Я все тот же, каким вы меня видели, то есть превеликий педант у себя дома и сколь возможно меньший в свете. Все еще читаю по-гречески и по-латыни и стараюсь не забывать французский язык. Что касается немецкого, то продолжаю читать на нем, как вы сами видели, водя пальцем по строкам и пытаясь разбить слова на составные части. Более всего восхищают меня односложные магические слова, столь коварно ставящиеся в конце фразы и совершенно неожиданно меняющие смысл первого глагола, которому вы имели простодушие поверить. Как бы то ни было, я не отчаиваюсь к восьмидесяти годам постигнуть смысл ваших приставок.
Мне весьма привлекателен проект Академии, о котором вы сообщаете в последнем вашем письме, но, увы, мне не до сих прелестных проектов. Судьба моя решена, и светлая надежда не для меня. Чудная ее призма уже не находится между моим взором и окружающими предметами. Я вижу в истинном их свете: цвета крови и пушечного дыма. Уже десять лет, как вдовствует моя жена, десять лет дочери мои остаются сиротами, а я, как слышно, все еще жив. Но мало ли говорится неправды! — И состояние сие никогда для меня не переменится. Может быть, я даже буду жить, когда так и не увиденной мною собственной дочери будет тридцать или сорок лет. — Ах, Наполеон, любезный друг мой, скольким я обязан тебе! Приди же в мои объятия! — Но что поделаешь, любезнейший Граф? Остается только одно: с хорошей миной идти к месту казни в сопровождении нескольких друзей, которые утешают тебя. Именно так представляю я себе мое положение. Первейшие из сих друзей-утешителей суть книги, а в людях та честь, каковую отдаю я мертвым, ничуть не мешает мне ценить и живых, среди коих вы, добрый и милый сердцу друг, занимаете столь видное место. <...)
Шуленбург, Фридрих Альберт (1772—1853)—граф. Саксонский дипломат и литератор. Посланник в С.-Петербурге (1801—1810) и Вене (1810).
1 Пинкертон, Джон (1758—1826)—шотландский историк, географ и нумизмат.
122. КОРОЛЮ ВИКТОРУ ЭММАНУИЛУ I
(СЕНТЯБРЬ 1811 г.)
<...) Мой № 5, запечатанный и уже отданный, не смог быть доставлен и остается теперь у меня. Португальский поверенный в делах кавалер Наварро де Андраде1 едет в Лондон, чтобы отправиться оттуда в Бразилию; он согласился взять сей пакет вместе с предыдущим, каковой я отправляю единственно как доказатель- ство^Вашему Величеству неизменной моей обязательности. Я прекрасно понимаю, что письма сии столь безнадежно задерживаются, что не имеют никакого значения. <...)
<...) я не устану твердить одно и то же: напрасно полагаю, будто Император очарован нашим приятелем2 и между ними существует истинная дружба; он прекрасно понял его и желает ему таких же успехов, что и мы с вами. Но его побили под Аустерлицем, Фридландом и особенно в Эрфурте, и он проникся убеждением в превосходстве того человека, противу которого нет никакого средства; к тому же он убежден в отсутствии каких-либо во
енных талантов в России, способных помериться силами с грозящей опасностью.
Вот, Государь, вся загадка его поведения. В остальном же Император не забывает принимать свои меры. В Динабурге собрано 1005 пушек на фортификациях, переделанных из резиденции иезуитов. Они прекрасно выглядят, но все-таки это лишь земляные укрепления, которым присущи все пороки временных сооружений и которые редко приносят пользу. Что касается людей, оружия и припасов, то всего теперь в достатке.