Проскакав по выбоинам петербургской мостовой со всею возможною скоростью, на какую только способна полузаморенная извозчичья кляча, дрожки повернули в более глухую часть города и остановились в малолюдном Свечном переулке, перед небольшим деревянным домом. Сидевшая в них женщина поспешно и не разбирая сунула в руку извозчика какую-то ассигнацию, причем тот не преминул ввернуть обычное: «маловато!.. на чаек бы надо». Еще поспешнее соскочила она с дрожек и, тревожно оглядываясь назад и по сторонам – словно боясь погони, – скрылась в низенькой калитке деревянного дома.
Пробежав через дворик по настланным, ради грязи, доскам, она остановилась у небольшого флигелька, на стене которого была прибита вывеска с надписью: «Hebamme» – «Повивальная бабка», и осторожно постучалась в дверь. К ней вышла женщина чистоплотно-немецкой наружности, в белом чепце и любопытно, чуть не к самому носу, подставила ей, с вопросом, свою востренькую физиономию.
– Что, спит?.. Можно войти? – шепотом спросила ее приехавшая, хотя этот шепот ровно ни к чему не был тут нужен.
– Нет, не спит, все вас дожидается, – отвечала ей, также шепотом, немка. – Слава Богу, что скоро приехали, а то я уже за нее боялась: очень много уж она беспокоилась…
Отворив осторожно дверь, женщина на цыпочках вошла в темную комнату больной. При виде ее больная с нетерпением приподнялась на подушках и с жадным ожиданием, пытливо вперила в нее свои черные, выразительные глаза.
– Ну что, Наташа? – с замиранием сердца спросила она. – Снесла?
– Ничего, слава Богу, все хорошо… ничего… Снесла и отдала.
– Взяли они? – с возрастающим нетерпением допрашивала больная.
– Надо полагать, что взяли… Не выкинут же младенца на улицу, – как-то деревянно рассудила в успокоительном тоне Наташа.
– Слава тебе Господи! – с восторгом прошептала больная, и слезы закапали из ее прекрасных глаз.
– Что же вы плачете? Ведь все, слава тебе Господи, удалось как не надо быть лучше! – утешала ее между тем Наташа, стараясь показать участие, в котором, однако, более проницательный человек мог бы подметить все ту же деревянную подкладку не то что равнодушия, а какого-то скрытого недоброжелательства.
– Я не от горя, Наташа; я от радости… Я теперь почти совсем ведь счастлива… Ведь, понимаешь ли ты, я могу, буду у них видать ее… хоть издали, хоть как чужую, а все-таки видеть, знать… ведь все же лучше, чем совсем не видать-то!.. Что делать!..
Наташа равнодушно, как совершенно посторонний человек, слушала эту исповедь больной, полную и радости, и надежд, и грусти.
– Ну а что там… у нас, дома? Не слыхала ты? – неожиданно спросила больная после минутного раздумья.
– Ничего… все, кажись, пока спокойно, – ответила с маленькой запинкой Наташа, с запинкой потому, что на самом деле было далеко не спокойно. – Да вы не тревожьтесь, – прибавила она, – авось, Бог даст, все как-нибудь обойдется.
Больная раздумчиво покачала головой.
– Едва ли, Наташа!.. не верится мне что-то! – со вздохом сказала она. – Уж где там обойтись!.. Мне, верно, на роду написано не знать ни покоя, ни счастья… Вот и ребенок мой в мае родился – верно, тоже весь век будет маяться, бедняжка…
– Это все одни пустяки; так только… старые люди занимаются – болтают. А то вот увидите, все перемелется – мука будет, – рассеянно заметила Наташа, как человек, которого занимают совсем посторонние и давно уже преследующие его скрытые помыслы.
Больная сначала закрыла глаза ладонями и потом махнула рукой, сделав головою такое движение, как словно хотела бы отогнать преследующую ее мысль.
– Ну что думать об этом?.. – сказала она, стараясь обмануть самое себя как бы беззаботностью и равнодушием. – Умела сделать грех, умей и нести его!.. А вот что-то он не едет? И не пишет ничего…
– Авось, нынче заедет… Нынче-то уж, кажись бы, наверное должен был заехать!
– Да что ж он до сих-то пор ждал? зачем он до сих пор не приезжал ни разу?.. Ведь вот уж третий день сегодня, как я здесь!.. Ведь я писала ему… Он знает! – с тоскливым и недоумевающим укором спрашивала больная свою горничную, словно бы та могла ей дать какой-либо ответ на это и разрешить ее сомнения.
– Нет, уж после сегодняшнего – непременно приедет! – утешала Наташа тоном очень искусно подделанного участия.
– Дай-то Бог, дай-то Бог! – отвечала больная все с тем же недоверчивым покачиванием головы. – Грустно мне без него, Наташа, очень грустно!.. И что я за сумасшедшая! – продолжала она минуту спустя как бы сама с собой. – И за что я только так полюбила его! Как ведь полюбила-то! все позабыла, на все решилася!.. И за что все это? Сама не знаю… Так, как ты думаешь, Наташа, приедет? – неожиданно добавила она.