— Опять не угадал. Выжулить миллиончик-другой — дело не хитрое.
— Что-то у тебя не слишком получается, — заметил на это Андрей.
Гога небрежно махнул рукой:
— Любой русский мог бы стать миллионером, если б не был лентяем и не увлекался вот этой отравой. — Гога щелкнул пальцем по графину с водкой.
— Тогда в чем дело? Почему твои евреи — самые умные? — не унимался Герыч.
— Не умные, а мудрые. А мудрые они потому, что их главный жизненный принцип — талион!
— Это еще что за байда? — нахмурился Герыч, который терпеть не мог, когда Гога корчил из себя умника.
— Талион — это месть, — ответил Андрей. — Око за око.
— Точняк! — кивнул Гога. — Я, мужики, так считаю. Если ты чужую жизнь отнял, то должен заплатить своей собственной. Ограбил кого-то — пускай и твои шмотки реквизируют. Тогда каждый, прежде чем соседу нагадить, будет эту кучу дерьма на себя примерять.
— Чушь! — фыркнул Герыч. — Если по твоему талиону жить, то люди насмерть перегрызутся. Как звери!
— У зверей талиона нет, — веско напомнил Гога. — Это чисто человеческое изобретение.
— Это не человеческое изобретение, а человеческая дурость, — сказал Герыч. — Дурость и жестокость.
— Без талиона люди тем более перегрызутся, — не сдавался Гога. — Как, по-твоему, люди должны выяснить отношения? Как они должны жить в общем доме под названием Земля, а?
Герыч икнул и сказал:
— Они должны прощать друг друга. Подставлять другую щеку.
— Нормальный разворот! — хохотнул Гога. — Так тебя же по этой твоей щеке и долбанут! Так, что все зубы к чертям повылетают!
— Раз долбанут, два долбанут, а на третий задумаются, — сказал Герыч. Повернулся к Андрею и уточнил: — Правильно я говорю, Андрюх?
Тот вздохнул и пожал плечами:
— Не знаю, Гер. Может, Гога и прав. Может, подонки заслуживают того, чтобы их стирали с лица земли.
— Во-во, и я о том же! — обрадовался Гога. — Слушайте, у меня предложение. Давайте накатим еще по сотке и пойдем патрулировать улицы!
— Как это — патрулировать? — не понял Герыч.
— Как-как, просто. Как дежурные раньше патрулировали. Будем ловить хулиганов и асфальт их рожами полировать! И так каждую ночь.
Герыч поморщился и сказал:
— Дурак. Ты до первого мента только и дойдешь.
Последняя реплика заставила Гогу задуматься.
Около минуты он сидел, шевеля бровями, потом вздохнул и сказал печально:
— Н-да. Нет у нас еще твердой смычки между властью и представителями интеллигенции.
— Это ты, что ли, представитель? — уточнил Герыч.
— Ну не ты же, — так же печально ответил ему Гога. Потом повернулся к Андрею и сказал: — А вообще, Андрюх, я тебе так скажу: не грузись ты всеми этими делами. Жизнь — штука сложная. В ней всякое бывает.
— Я сегодня это уже слышал, — сухо ответил ему Андрей.
— От кого?
— От одного пацана. Такой же, блин, умный, как ты.
— Правда? Ну, вот видишь. Одна голова хорошо, а две лучше. Если тебе две головы за один день об этом сказали, значит, так оно и есть.
— Две головы — это толпа, — не совсем кстати изрек Герыч. — А толпа всегда не права. Правы только гении-одиночки.
— Я об этом и говорю, — не смутился Гога. — Ты, Андрюх, настоящий талант. А это значит, что ты должен поступить… э-э… Герыч, как этого хрена зовут? Про которого ты мне на прошлой неделе рассказывал?
— Я тебе про многих рассказывал.
— Ну тот, который про «блябидо» писал.
— Не «блябидо», а либидо, — невозмутимо поправил Герыч. — Это Фрейд. Немецкий психиатр, специалист по таким дуракам, как ты.
— Оскорбляй, оскорбляй, — хмыкнул Гога. — Я на провокации не поддаюсь. Нас дерут, а мы крепчаем. Так вот, Андрюх, Фрейд писал, что художник… если его, допустим, баба обломала, должен целиком отдаться творчеству! Понял? Там еще слово такое есть… почти матершинное. Гер, как байда называется?
— Сублимация, — ответил Герыч.
— Точно! Вот и направь свой негатив в граффити! Тогда тебе сразу полегчает. Я по себе знаю. Когда мне Наташка Котова не дала, я потом три дня страдал. А размалевал стену универмага — и все как рукой сняло! И такую я на стене вещь забацал, что даже Николаич восхитился и премию мне на мороженое подкинул.
— Да, мощная была вещь, — подтвердил Герыч. — Даже чересчур. Мы потом с Павлушей Трухиным три дня эту фигню закрашивали, когда «старшаки» ее увидели.
— Искусство должно будоражить умы, — ничуть не смутившись, заметил Гога. — Должно шевелить обывателя.