Она взяла руку сына, приложила ее к своему животу, спросила:
— Слышишь, как толкается? Там маленький ребеночек сидит и растет, а когда вырастет — родится.
— Как же он оттуда выберется? — недоумевал Петька.
— Живот разрежут, вынут ребеночка, а потом хорошенько зашьют, — объяснила мать.
Петька поверил, только сильно огорчило его, что живот надо резать. Было очень жалко мать, которой будет так больно.
У Петьки был перочинный ножик, и, строгая палочки, он частенько ранил себе пальцы. Если он не плакал при этом, то только потому, что знал — мальчишке стыдно хныкать. К тому же он боялся, что ножик после этого отнимут.
Когда Петька сильно ушибался и начинал реветь во весь голос, достаточно было назвать его «девчонкой», чтобы он, глотая слезы, тотчас же умолк. Дрался он частенько и знал, что только девчонки имеют право плакать, а для мальчишки это — срам.
Уличный обычай запрещал бить и обижать девчонок. Связываться с ними считалось величайшим позором. Всякий, нарушивший это правило, жестоко высмеивался, а иногда получал и зуботычину. Однако для Петьки зуботычина была не так страшна, как насмешки, от которых нельзя было защититься.
Да Петька и сам был далеко не безобидным. Отбиваясь от сестер, он пинался, кусался. Те при этом дразнили его злым волчонком и жаловались на него матери.
Но ни розги, ни уговоры матери не могли отучить Петьку кусаться. Он защищался как мог, если чувствовал свою правоту.
Анна Кирилловна, которая так боялась всякой физической боли и которую в детстве ни разу не секли, считала, однако, наказание чуть ли не лучшим средством воспитания и порола детей нередко, причем делала это искусно. Сначала вытянет из березового веника пучок тонких гибких прутьев, потом спустит с провинившегося штаны и, постепенно распаляясь, обычно бьет долго и больно. В конце экзекуции «преступник» должен был просить прощения.
— Ну, проси прощения! Говори, что больше никогда не будешь! — требовала Анна Кирилловна.
Петька обычно молчал, и его пороли второй и третий раз, чтобы вырвать наконец злобное: «Не буду».
Когда его отпускали, он убегал и прятался, как зверек, в какой-нибудь укромный уголок и там, весь дрожа, поглядывая на свои руки со вздувшимися кровавыми рубцами, — руками он прикрывался от ударов, — плакал от боли и обиды. Сердечко его буквально разрывалось от горя: «Небось сама бьет тарелки и горшки, а ее никто не порет! — думал тогда он. — А я отбил только ручку от чашки, и она уже рада всю шкуру спустить… Вот пойду на Волгу да утоплюсь!» Но утопиться ему ни разу не пришлось собраться, всегда в последнюю минуту становилось очень жалко себя, веселых игр с мальчишками, близкого обеда.
— Петюшка! — раздается голос матери. — Иди обедать!
На зов никто не откликается.
— Иди, Петюшка! Щи остынут! — зовет Анна Кирилловна, и голос ее звучит мягко и виновато.
Петька начинает понемногу смягчаться, ему давно уже хочется есть, но он упорно отмалчивается.
— Поди-ка, Саша, посмотри, заснул он там, что ли? — говорит обеспокоенная Анна Кирилловна.
Прибегает сестра:
— Петька, иди! Тятя на обед не придет, у него литье! А у нас сегодня щи с белыми грибами. Вкусные!..
Петька сердито сопит.
— Мам, он злится! — кричит девочка и убегает.
— Ну и пусть его злится! — ворчит Анна Кирилловна.
Проходит минута, другая…
— Иди, что ли, Петюшка! — зовет мать снова. Ишь, не откликается! Ну что же! Губа толще — брюхо тоньше! Возьму вот да уберу со стола, и оставайся голодным! — говорит Анна Кирилловна, но как-то неуверенно, и Петька снова слышит в ее голосе виноватые нотки.
«Вздула и жалеет», — думает он и почему-то вспоминает ласки матери.
Сердечко Петьки окончательно смягчается, но к столу он все-таки не идет. Ему стыдно.
Наконец мать не выдерживает, сама приходит к сыну, гладит его рукой по голове и говорит нежно, со слезами в глазах:
— Иди, милый, поешь!
Грудь Петьки разом заливает горячая волна, в горле что-то щемит, ему опять хочется плакать, и он смутно чувствует какую-то вину перед матерью.
ГЛАВА III
После обеда Петька идет гулять на двор. Восьмилетний губошлеп Ванька Шкунов почтительно снимает перед ним картуз и низко кланяется.
— Петру Андреичу! Наше вам почтение! В баньке-с изволили быть? — спрашивает он язвительно. — С легким-с паром, ваше степенство-с!..