И вдруг сердце екнуло, она сбавила шаг и внимательнее посмотрела в ту сторону, на человека, сидящего у края пирса. Подошла поближе, стала сбоку. Милиционер-водитель и лейтенант тоже остановились, вопросительно взглянув на нее.
Подошла еще ближе. «Он! Артем! «Охотник»… Сейчас задержание. Потом допрос. Алиби — бюллетень: лежал в жару, не вставая, — лихорадочно прикидывала Левченко. — Пара лжесвидетелей — и мы останемся в дураках». — Она напряглась. Значит, именно сейчас надо действовать! Парализовать его волю!
Он резко поднял голову, и она спросила, пристально глядя в его лицо:
— Ну шо, Артем, и давно с Москвы вернулся?
Ждала его реакции. Исключительной оказалась реакция у «охотника». В лучах солнца только сверкнуло лезвие массивного ножа для разделки рыбы. Стремительно увернувшись, Валентина потеряла равновесие и спиной полетела в воду…
XX
На первом же допросе, увидев живую и невредимую Левченко, Артем рассказал все, что знал о делах на Астраханском рыбозаводе, надеясь, что эти показания отвлекут милицию от совершенного им убийства, его личность покажется милиции ничтожной на фоне Уткина, Калиева, Балакина. Конечно, он рассчитывал, что добровольные признания облегчат его участь.
На сей раз Артем ехал в Москву в купе с зарешеченным окном. «Конечно, Балакин, такой гнусняк, может сказать про инспектора рыбнадзора, — думал Артем под стук колес. — Но про Киреева говорить не будет — это же самому подставиться и приятеля подставить, через которого в Москве шла связь. А с инспектором такая старая история, и свидетелей, кроме Балакина, нет, скажу — оговор. Ну, пришьют, конечно, сопротивление властям. Но майорша, слава богу, цела осталась. У этой бабы чертовская сноровка и нервы крепкие. Но вот откуда майорша знала, что он был в Москве? Балакин сболтнул? Страхом Балакин держать умел — чуть вильнешь хвостом, тут же — помнишь, как в драке убил инспектора рыбнадзора?»
Артем верил, что его не расстреляют. Не могут его расстрелять. Он молодой, сильный, на тяжелую работу отправят. Он ведь сирота. Мамка померла, батька мачеху на другой день привел. Ей назло он школу бросил. Сирота. Не воспитывали ни семья, ни школа. Попал под влияние плохих людей. Так что после приговора — на помилование в Верховный Совет, и все. А через десять-пятнадцать лет он еще молодой будет. И денежки балакинские ему и тогда пригодятся. Вот уж их не отнимут — не в сберкассу сдал.
И уснул Артем от этой навевающей надежду мысли крепко-крепко, до Москвы так и проспал.
Но в Москве его иллюзии быстро рассеялись. Ему показали несколько фотографий. В одном из лиц он с содроганием узнал того мужика из лесочка.
— Никого не знаю, — процедил хмуро.
— Хорошо, — сказала Левченко. А теперь вот объясните… — Она не договорила — открылась дверь.
В комнату зашел генерал.
Артему отчего-то сразу вспомнилась армия. «Вот где надо было оставаться, дурню, — подумал. — Зачем старшине грубил? Служил бы путем, остался бы на сверхсрочку».
Генерал сказал:
— Приступаем к опознанию.
Артем испугался еще больше. К стулу, на котором он сидел, подставили еще четыре табуретки, в комнату начали заходить люди, рядом усадили еще четырех мужиков. Потом вошел мальчишка, за его спиной стояла женщина в черном костюме, так прямо училка из кино. За ней — еще какие-то люди.
— Вот этот, — сказал мальчишка, указывая на Артема. — Вот этот, точно.
— Чего? Чего — этот? — зарычал Сабатеев.
— Тихо, — строго сказал генерал, и он сразу примолк.
Ох, да это тот самый мальчишка! У него еще псина была здоровая на поводке… Вот черт!..
— Гражданин Ильин, — сказал генерал, хорошо, хоть не ему, — пройдите со мной, у нас с вами еще одна общая тема для разговора.
Сухопарый высокий мужик пошел за генералом.
— С вещдоком, Валентина Михайловна, как освободитесь, тоже зайдите ко мне, — добавил генерал от двери и посмотрел на мальчишку: — А тебе, Вадим, спасибо. Будь всегда таким же внимательным.
Все ушли. Остались двое — майорша и лейтенант. Сейчас спросят, где с мальчишкой виделись, и пойдет… Ну, ничего, скажет, у этого мальчишки купил билет в Большой театр.
Майорша вынула из сумки сверток. Принялась раскрывать. Мелькнула голубая, потом желтая плащовка… Он все понял.
— Объясните, Сабатеев, каким образом на этой куртке остались отпечатки ваших пальцев, а также ваши волосы, застрявшие на воротнике? Куртка изъята в Москве у гражданина Ильина. А отпечатки пальцев на ней — ваши. Вы знакомы с Ильиным? Он давал вам ее померить? Поносить? Когда это было? Кстати, Ильин только что был здесь. Он вас не знает. Кто вам дал куртку и кому потом вы ее вернули?
Вот теперь все. Понятно, почему еще в Керчи они первым делом отпечатки пальцев взяли и прядь волос отрезали…
…Артем закричал, будто его душили… Страшно, хрипло, тоскливо.
XXI
Генерал-лейтенант Панкратов тяжело переживал появление этой статейки.
Да, бывали случаи, что греха таить, били подследственных. То, что о таких случаях стали писать, даже хорошо, способствует очищению и отрезвлению. Но Быков! Никогда! У него сознаются под давлением четкой логики следователя, а не из страха перед его кулаком.
Пакратов не верил в то, что показал Ильин, что потом внесла в свое представление Анищенко. А потом еще эта статья… Они все еще извинятся перед полковником Быковым. Они одним опровержением не отделаются! Опровержение обычно печатают мелким шрифтом в уголке, его никто и не видит, а статейка на целую полосу!.. Ни за что, не разобравшись, позорить честного работника милиции! Вот так и скажет генерал-лейтенант Панкратов издателям журнала.
Вошел Ильин. Принесли куртку. Хмуро смотрел на Ильина генерал Панкратов. Вот от этого слизняка зависела судьба Быкова!
— Рассказывайте, Ильин, — сказал без всякого вступления, — рассказывайте, откуда эта куртка у вас? Почему вы утверждаете, что это ваша вещь? Почему вы решили, ну, скажем, разыграть милицию? У вас лично какие были к тому причины?
— У меня лично не было причин… — тихо сказал Ильин, затравленно глядя на генерала. — Лида меня попросила. Это правда. А про причины у нее спросите. Мне Лиду жалко стало. Она сказала, что того полковника, который имущество у нее описал, надо проучить. Пять тысяч дала, и я согласился…
— Пишите, Ильин, про все пишите…
Закончив допрос Ильина, генерал пригласил Лидию Кирееву. Она смотрела на Панкратова ненавидящим взором. Говорила только об одном: на подлость ее толкнул Преснецов.
— Скажите, — спросил Василий Матвеевич, — почему вы не выстирали куртку?
Она вспомнила, как, вручая ей сверток, Преснецов сказал: «Обязательно простирни курточку, Лидуня». Она тогда обратила внимание — на руках у Преснецова были тонкие лайковые перчатки. «И это в солнечный октябрьский день! — удивилась и сразу сообразила, что к чему. — Дудки, я тоже не дура».
Сейчас, отвечая генералу, усмехнулась:
— Почему не простирнула? Чтоб вам легче было «преступника» найти! И чтобы потом вам было хуже, а мне лучше. Но я не думала, что вы сумеете разоблачить Ильина.
Через два часа Панкратов позвонил секретарю парткома и заместителю министра.
— Теперь совершенно ясно, — сказал он, — дискредитация полковника Быкова явилась запланированной акцией: Быков вышел на раскрытие тяжкого преступления — хищения соцсобственности в особо крупных размерах. Признания Ильина и Киреевой снимают с Быкова все наветы. Я прошу разрешения отозвать полковника из госпиталя для продолжения работы.
Потом Василий Матвеевич набрал номер госпиталя и пригласил к телефону полковника. Услышав тусклый голос Быкова, генерал сказал как мог теплее:
— Ну, как ты там на диетпитании? Вот что, машина за тобой уже пошла. Собирайся. Хватит тебе бездельничать. Работать надо.
На арест Преснецова выехала опергруппа во главе с полковником милиции следователем по особо важным делам Вячеславом Ивановичем Быковым.