Холмогорцы поднесли царю хлеб-соль и подвели ему в дар двух самых матерых быков холмогорской породы. Разумеется, не без подсказа архиепископа Афанасия. Тот знал, что следует подарить царю. Петр поблагодарил горожан и сказал:
– Быков надобно спровадить в Москву, ради разведения такого племя…
После обеда у воеводы, осмотрев архиерейский огород и ветряную мельницу, Петр до полуночи, с немногими из приближенных, выезжал на Двину любоваться рекой и полуночным закатом солнца. На берегах Курополки и Двины, на заливных лугах, стояли во множестве стога. Запах скошенной травы, тихая погода на реке, светлая ночь – закат с восходом в одной заре сходятся – все это было по душе Петру. Посмотрел государь на карманные часы, размером с добрую репу, время, если по-московски считать, то почти ночь, а тут солнце нырнуло в двинское плесо и уже снова всходит, золотит лучами скошенную луговину. Неведомый край стал как-то близок и люб Петру. Недаром он сюда так стремился! Еще день-два, и он своими ненасытными глазами увидит желанное море.
Ах, Архангельск, ты единственный Город – с большой буквы Город. Не потому ли тебе такое почтение среди других городов, что держава Российская здесь располагает выходом в океан и в чужие земли?
Для великой страны тесноват и труден, отнюдь не парадный, но все же выход в мир.
Петр возвращался с прогулки.
Около Холмогор за изгородью в поскотине отдыхало стадо коров. Глухо побрякивали железные ботала-колокольцы, висевшие на коровьих шеях. И первые петухи известили о приближении здешнего утра. Спутники провожали Петра на отдых к дому воеводы. Его поддерживал заподруки князь Борис Голицын. По сторонам и позади вышагивала надежная стража.
Кое-кто из проснувшихся холмогорцев там и тут стал появляться на улице – одни с граблями и косами, другие с веслами на плечах, третьи со снастью рыбацкой. Завидев Петра, они тишком да бочком, стороной да обходом, с глаз долой начинали прятаться за углами дворов.
– Зачем вы царя пугаетесь, зачем за углы прячетесь? Эх, вы! Заугольники. А еще потомки вольных новгородцев называетесь… – проворчал, глядя на них, Петр.
Остановив какого-то старика, спросил:
– Почему эти люди бегут прочь от меня и прячутся за углы?
Старик упал на колени. Петр взял его за плечо, приподнял.
– А оттого они и прячутся, царь-батюшка, что их предки были беглые новгородцы. При Грозном-царе ото всяких немилостей сюда сбежали. Боятся вашего величества, как бы вы их за прадедов отвечать не заставили.
– Ступай, старче, вразуми их, скажи им: бывало, сам Грозный-царь говаривал: «Кто старое помянет, тому глаз вон». Они за своих предков не ответчики.
Так об этом сообщает предание.
Холмогорских жителей с той поры долгое время прозывали заугольниками. Они на это не обижались и даже гордились, что царь Петр их так «окрестил».
Провожаемый колокольным звоном и грохотом тринадцати медных пушек, Петр покинул Холмогоры и 30 июля прибыл в Архангельск.
Еще со времен царствования Ивана Грозного на севере, в Холмогорах и Архангельске, заведена была торговля с иноземными купцами. Контроль над провозом заграничных товаров и таможенные сборы, поставленные нерачительно и неумело, не являлись препятствием для иноземной контрабанды.
Алексей Михайлович, видя от такого непорядка великие убытки русскому купечеству и казне, догадался усилить в Архангельске таможенный контроль, дозволив иностранцам приходить на Двину с моря только через Березовское устье. Из боязни, что на Архангельск и Кольский уезд (нынешнюю Мурманскую область) могут напасть шведы или датчане, царь некоторое время держал в Архангельске наготове около трех тысяч стрельцов.
За несколько десятилетий до воцарения Петра, при Алексее Михайловиче, в Архангельске был построен, подобный нерушимой крепости, Гостиный двор. В Заонежье для охраны русских границ поставлен город Олонец.
К приезду царя между городом и Соломбалой, на Двине, против устья реки Кузнечихи, на Мосееве острове был построен небольшой домик.[1] В отличие от других городских изб, домик Петра назывался «царскими светлицами» видимо потому, что в нем было десять окон стеклянных, да еще семь малых слюдяных.
Место для светлиц было выбрано весьма удобное: на виду у города, окруженное со всех сторон водой, безопасное для Петра от злоумышленников. Кроме того, все приходящие иноземные суда не минуют этого острова. В то лето 1693 года, как никогда еще не бывало, пришло в Архангельск из-за границы сорок торговых кораблей.
Позаботились в Архангельске и о том, чтобы Петр мог путешествовать по морю на своем корабле. К его приезду около Мосеева острова стояла новая яхта «Святой Петр», вооруженная двенадцатью пушками.
Как ни хороши были светлицы, но Петр сразу же устроился на корабле и намеревался вскоре отправиться в Соловки. Однако с этим намерением пришлось ему повременить: Соловецкий монастырь с монахами на месте стоит, а иноземные корабли приходят и уходят.
Петр остался в Архангельске. Хаживал он в Гостиный двор, наблюдал, как голландские и английские, датские и норвежские купцы – все именуемые просто «немцами» – сбывают свои заморские товары и закупают у русских промышленников и купцов смолу, ворвань, меха, зерно, сало, рыбный клей и пеньку.
Летняя ярмарка была в полном разгаре. Петр участвовал в торговых сделках и убедился, что для лучшего, более выгодного торга с иностранцами надобно иметь свой торговый флот и чтобы вся торговля с заграницей проходила под надзором государя и от его имени.
Бывал Петр гостем в Архангельской «немецкой слободе», где к тому времени числилось двадцать девять домов, принадлежавших английским, голландским и другим купцам.
Вместо поездки в Соловки Петр на своей яхте отправился сопровождать в море иноземные корабли, уходившие с товарами, закупленными в Архангельске.
Торговые суда находились под охраной конвойного военного корабля, которым командовал голландец Иолле Иоллес. Петр следил за ходом кораблей, учился искусству вождения судна под парусами, а у таких опытных моряков, как голландцы и англичане, учиться было чему; тем более что Петр впервые оказался на настоящем корабле, впервые увидел море. Он так увлекся путешествием, что ушел за триста миль от Архангельска и вернулся в город лишь на пятый день.
Сухим путем московские нарочные доставили Петру письма от матери, Наталии Кирилловны, от супруги Евдокии Федоровны и от наследника Алексея, которому было тогда три с половиной года.
Все письма были писаны одним почерком, под диктовку, кем-то из придворных грамотеев.
Наталия Кирилловна, беспокоясь за сына, продиктовала: «Свету моему, радости моей, паче живота моего возлюбленному, драгому моему. Здравствуй, радость моя, царь Петр Алексеевич, на множество лет! А мы, радость наша, живы. О том, свет мой, радость моя, сокрушаюсь, что тебя, света моего, не вижу… Прошу у тебя, света своего, помилуй родшую тя, как тебе, радость моя, возможно, приезжай к нам не мешкав. Ей, свет мой, несносная мне печаль, что ты, радость, в дальнем таком пути. Буди над тобою, свет мой, милость божия…»
В таком же духе, по подсказу бабушки, писано тем же почерком письмо от царевича:
«Превеликому Государю моему, батюшке. Здравствуй, радость мой батюшка, царь Петр Алексеевич, на множество лет! Сынишка твой, Алешка, благословения от тебя, света своего радости, прошу. А я, радость мой государь, при милости государыни своей бабушки царицы Наталии Кирилловны в добром здравии. Пожалуй, радость наша, к нам, государь, не замешкав; ради того радость мой государь, у тебя милости прошу, что вижу государыню свою бабушку в печали. Не покручинься, радость мой государь, что худо письмишко: еще, государь, не выучился. За сим, государь мой радость батюшка, благословения прошу».
Супруга Евдокия Федоровна прислала два письма в Архангельск, оба схожие, и ни в котором из них не обмолвилась о Петровой матушке, Наталии Кирилловне, так же как и матушка обошла молчанием невестку. Две царицы, чувствовалось, жили не в ладах. Мать любила, жалела Петра, а супруга, под влиянием своего отца, Федора Лопухина, и боярства, таила неприязнь к мужу за его непоседливость, за стремление преобразовать Россию.