Всю весну 1700 года Петр разрывался между двумя войнами – той, которую он желал бы наконец закончить, и той, которую желал бы поскорее начать. Во время переговоров с турками в феврале 1700 года из Константинополя стали доходить столь угрожающие слухи, что Петр решил: необходимо готовиться к новой войне с султаном. Он оставил в Преображенском проходившие обучение полки, а сам помчался в Воронеж, где работал не покладая рук, чтобы подготовить флот к войне. К концу апреля в присутствии царского сына, сестры и многочисленных бояр произошел спуск на воду 64-пушечного корабля «Предестинация», в постройке которого участвовал сам Петр.
Пока царь находился в Воронеже, оба его балтийских союзника нанесли Швеции запланированные удары. В феврале 14-тысячная саксонская армия неожиданно вторглась в Ливонию и осадила хорошо укрепленную рижскую крепость. Шведы контратаковали и отбросили наступавших, при этом погиб генерал Карлович. Петр был раздосадован, особенно поведением Августа: король, по его мнению, должен был стать во главе своих войск и лично вести их на Ливонию, вместо того чтобы отсиживаться в Саксонии и «развлекаться с женщинами».
В марте другой союзник Петра, Фредерик IV, с 16-тысячной армией вторгся на расположенную к югу от Дании территорию герцога Гольштейн-Готторпского и осадил город Теннинг. Теперь, как никогда, требовалось, чтобы Петр внес свой вклад наступлением на Ингрию. Но у царя были связаны руки. «Жаль, – говорил он Головину, – но поделать ничего нельзя, пока нет вестей из Константинополя».
Той весной слухи о подготовке турок становились все настойчивее и тревожнее. Петр был настолько обеспокоен, что решил вновь официально подтвердить свои добрые отношения со Швецией. Чтобы развеять слухи о его тайных договорах с Данией и Польшей и заверить шведов в своих благих намерениях, он предложил направить в Стокгольм русское посольство. Томас Книпперкрона, шведский посланник в Москве, пребывал в полном неведении относительно тайных переговоров, которые велись прошлой осенью буквально у него под носом. Он искренне обрадовался намечавшемуся посольству, и Петр умело сыграл на его доверчивости. На следующий день после своего возвращения из Воронежа в Москву царь призвал Книпперкрону, набросился на посла с шутливыми упреками: зачем его жена в письме к дочери писала, будто все шведы в Москве пребывают в ужасе оттого, что русская армия собирается вторгнуться в Ливонию? (Дочь посланника, гостившая в Воронеже, показала царю письмо матери.) «Твоя дочь так горько плакала, что я насилу ее успокоил, – сказал Петр. – Уж не думаешь ли ты, что я начну неправую войну против свейского короля и нарушу вечный мир, только что мною обещанный?» Книперкрона умолял царя простить его жену. Петр дружески обнял посланника и клятвенно пообещал, что если польский король овладеет Ригой, то он, Петр, сам «вырвет ее у него из рук». Полностью успокоенный Книперкрона сообщил в своей депеше в Стокгольм, что царь и не помышляет о нападении на Швецию[13].
Прошла весна, потом июнь, июль – а из Константинополя по-прежнему не было вестей. 15 июля Петр принял саксонского посланца генерал-майора барона Лангена. Август, который наконец присоединился к своей армии, осаждавшей Ригу, умолял царя начать военные действия. По словам Лангена, «царь выслал своих министров из комнаты и со слезами на глазах сказал мне на ломаном голландском, как он опечален тем, что заключение мира с Турцией задерживается… Он сказал, что приказал своему послу заключить мир или перемирие наискорейшим образом, даже и к собственной невыгоде, чтобы развязать себе руки и иметь возможность помочь своим союзникам». Наконец 8 августа прибыло известие из Константинополя: 3 июля было подписано перемирие сроком на тридцать лет. Курьер Украинцева спешил изо всех сил и добрался из Константинополя до Москвы за тридцать шесть дней.
Петр получил долгожданную свободу действий и больше не медлил. Вечером того дня, когда пришла депеша от Украинцева, в Москве был устроен грандиозный фейерверк в честь заключения перемирия с Турцией. Утром следующего дня с Красного крыльца в Кремле было объявлено о начале войны со Швецией. Указ гласил: «Великий Государь указал, за многие неправды свейского короля, и в особенности за то, что во время государева шествия через Ригу чинились ему многие противности и неприятства, идти на свейские города ратным людям войною». Называлась и непосредственная цель войны – вернуть России Ингрию и Карелию, «Божией Милостью издревле принадлежавшие России и отторгнутые во время Беспокойства и Смуты». В тот же день Петр направил Августу послание, в котором уведомлял его о произошедших событиях и сообщал: «Надеемся в помощи Божией, что Ваше Величество инако, разве пользы, не увидите».
13
В то время, как и сейчас, в вопросах войны и дипломатии моральная сторона играла второстепенную роль. Большинство государств захватывали территории или колонии, какие только могли. С точки зрения Петра, эти прибрежные области, Ингрия и Карелия, были исконно русскими землями; и вот теперь наступил благоприятный момент, чтобы их вернуть. Точно так же параллельные переговоры Петра со Швецией и Саксонией не представляли собой, по понятиям того времени, ничего постыдного. Подобные политические игры были обычным явлением для Лондона, Парижа, Вены и Константинополя.