Ребята собрались на площади. Каждый притащил по охапке соломы. Сложили её в большой сноп, перевязали так, что он стал похож на человека в тулупе. Надели на соломенную голову кафтан и шапку, посадили на большую деревянную сковороду-санки. В каждую руку дали по ухвату.
Двое потащили салазки-сковороду по улице, остальные бежали за ними и кричали:
— Приехала масленица! Приехала масленица!..
На площади, откуда выехали сани с масленицей, начался кулачный бой. Смотреть его сбежались гуляки чуть не со всего города.
Сначала бились «сам на сам» — один на один. А потом, когда все силачи уже свои силы испробовали, началось сражение «стенка на стенку». Стали друг против друга два ряда бойцов, зрители расчистили им место, и сражение началось.
Со всех сторон слышались песни. Они становились всё веселее, всё разгульнее. Всё краснее — то ли от мороза, то ли от еды и пития — становились лица гуляющих.
Веселье, как половодье, захлестнуло город, и невозможно было представить такой силы, которая смогла бы перекрыть праздничный гул, заставить поющих затихнуть, бойцов-кулачников бросить своё любимое состязание, а обжор оторваться от поглощения блинов.
Но вот раздался в утреннем морозном воздухе громкий, пронзительный посвист.
Один, другой, третий…
И замерло всё.
Опустили руки бойцы-кулачники.
Обжоры отодвинули от себя блюда со стопками блинов и начали торопливо вытирать жир, капающий с губ.
Ребята так и не довезли до горы чучело масленицы, замерли, прислушиваясь: у каких городских ворот свистнули?
Все гуляющие вздохнули облегчённо и радостно: наконец-то!
И каждый подумал про себя: вот теперь-то и начнётся настоящее веселье!
А в морозном, звонком воздухе уже слышалась заливистая и ухарская гудошная мелодия.
К ней присоединились звон колокольцев и бубенцов, уханье бубна и грозное звериное рычание.
— Скоморохи! — закричал кто-то. — Скоморохи идут!
И тотчас же толпы народа бросились, тесня друг друга, навстречу скоморошьей ватаге, вошедшей в город.
…Впереди ватаги шёл богатырского роста чернобородый человек с огромной, с бревно, дубинкой. Его сразу узнали, раздались крики: «Потихоня! Потихоня!»
Красный кафтан великана Потихони был подпоясан простой верёвкой, на которой висели два бубна. При каждом шаге получалось так, что коленкой великан обязательно ударял по одному из бубнов.
Второй скоморох, безбровый и безбородый, играл на рожке-гудке. На голове гудошника был остроконечный жёлтый колпак с бубенчиком на конце. Скоморох шёл-приплясывал, налево-направо подмигивал, прикладывал свой рожок-гудок то к губам, то к носу — дул в него ноздрёй.
У третьего скомороха шапка была засунута за пояс, а борода и кудри сплелись в одну рыжеволосую копну, из которой выглядывали лишь глаза да нос. На рыжем были надеты шаровары такой длины и ширины, словно их нарочно сделали, чтобы заметать следы на дороге. Время от времени рыжий оглядывался и покрикивал:
— А ну, Михайло, поспешай, браток!
За ним ехали широкие сани-розвальни, запряжённые громадным медведем. На лапах медведя сверкали браслеты с бубенцами, а сбруя была сплетена из тонких цепочек.
В розвальнях сидел длинноносый, вихрастый паренёк. В каждой руке он держал по большому блину и так хитро подбрасывал их в воздух, что, пока блины пролетали мимо рта, скоморох успевал зубами оторвать от каждого порядочный кусок. Блины то и дело взлетали в воздух. Востроносенький скоморошек ловко ловил их, снова подбрасывал, и каждый раз блины заметно уменьшались в размерах.
Тут же в санках сидел одетый в маску козла музыкант — гусляр и домрачей. Он играл вперемежку то на домре, то на лежащих перед ним гуслях.
Заключал шествие худой, как жердь, скоморох в коротком иноземном кафтане, валенках и широкополой шляпе с пером. Лицо у него было такое узкое, что, казалось, состояло из одного профиля.
Иногда он откашливался, и тогда толпа шарахалась в сторону: голос у тощего скомороха был густым и мощным, как гул большого колокола.
Востроносенький скоморох, жонглирующий блинами, успевал ещё и прибаутками сыпать:
— К нам идите, друг друга не тесните! У нас есть Михайло — ни зверь, ни птица, ни волк, ни лисица, ни орёл, ни галка, — смотрите, не жалко!
— Глянь-ка, Петрушка, — улучив удобный момент, сказал сидящий сзади жонглёра скоморох-музыкант в козлиной маске. — Попутчик-то наш сгинул…