Другой отряд, под началом самого воеводы, пошёл к баньке напрямик. Ярёмка бежал рядом с конём, на котором восседал воевода, — путь показывал.
Псари вели собак — чтобы затравить скоморохов, если будут удирать.
Ярёмка так тихо провёл отряд к баньке, что даже собаки во дворах не тявкнули.
— Вот здесь, — сказал он, показав на небольшую избёнку без окон, стоящую на отлёте.
Вместе с воеводой Ярёмка обежал вокруг баньки, — ни один след не выходил из неё.
— Все тут сидят! — радостно прошептал Ярёмка. — Никто носа наружу не высунул. Сюда, гляньте, следов сколько ведёт, а назад ни одного!
Воевода приказал окружить баньку, но дела не начинать — ждать второго отряда.
Когда он подошёл, то приказано было готовить крючья, чтобы баньку растащить по бревну.
— Как только видно станет воров, — приказал воевода, — стреляйте. Всё одно, как они мне попадутся — живыми или мёртвыми. С мёртвыми разговор сподручнее.
Мужики с кольями и рогатинами плотным кольцом окружили баньку. Крючники зацепили крючья за жерди крыши и ждали приказа, чтобы дёрнуть разом.
Дула ружей направлены были на баньку.
— Собак готовить! — приказал воевода псарям. — Рукой махну — тогда спускай!
— Где уж тут медведю, — хихикал угодливо Ярёмка, — воробью сквозь заслон не пролететь.
Несмотря на поздний час, толпы гуляющих прослышали о странных делах, творящихся на посаде, и позади кольца воеводских людей темнело уже на снегу кольцо любопытных.
— Ну, с богом! — махнул саблей воевода.
Ярёмка, стоявший возле стремени воеводского, истово перекрестился.
Крючники рванули изо всех сил, и крыша слетела, словно её сдуло бурей.
Облако пыли и соломенной трухи взлетело ввысь.
— Улю-лю-лю! — заорали стрельцы.
Крючники перехватили крючья, уцепили их за верхний венец брёвен открывшегося сруба, снова рванули.
Одна стена рухнула сразу, другая сперва покосилась, потом медленно, словно нехотя, упала.
— Ату, ату их!.. — вновь заорали стрельцы.
С той стороны, где стены ещё стояли, крючники дёрнули вдругорядь, и брёвна поползли в разные стороны.
Развалившаяся банька лежала на снегу.
Она была пуста.
У Ярёмки от ужаса глаза на лоб полезли, шапка наземь слетела.
— Не иначе, дело бесовское!
Воевода в ярости заскрипел зубами и наотмашь ударил саблей по Ярёмкиной плешивой голове.
Верный холоп замертво упал в снег.
Псари приняли взмах воеводский за знак и спустили собак. Те бросились к развалинам баньки, завертелись беспомощно, заскулили.
— Ищи!.. Ищи!.. — кричали псари.
Но скоморохов и след простыл.
Один
…По́лно тебе, скоморошек,
Во гусельки играть, во яровчаты.
Пять дней уходила ватага тайными тропами лесными от воеводы.
Днём поднимался ветер, метелило. Ночью морозы прохватывали до костей.
Даже брат Михайло притомился — кособочил, сбил лапу, вздыхал, как человек. А люди словно не чувствовали усталости, спешили как можно скорее подальше оказаться от края Полонского.
В бесследной пропаже скоморохов из баньки ничего чудесного не было. Помогли весёлым людям их друзья безвестные. Проследили за Ярёмкой, предупредили ватагу.
Потихоня удумал такую штуку: выйти из баньки-западни, шагая задом наперёд, ставя ногу точно в старый след. Так заяц в лесу делает, когда хочет следы запутать: словно один раз прошёл, попробуй-ка разберись.
Ловким скоморохам это было сделать нетрудно, но братец Михайло никак не мог понять, чего от него хотят. Так бы и провозились с ним до прихода воеводы, если бы Потихоня не взвалил медведя себе на плечи да не нёс его до самой разъезжей дороги.
Кто-то — даже неизвестно, как того человека кличут, — подогнал сани, скоморохов накрыли поскониной и вывезли их подальше от городских застав.
Хоть бодрился Потихоня и повторял любимое своё присловье: «В лесу каждый сугроб ночевать пустит», но зима — не лето, в лесу без укрытия не переночуешь, под кустом не отдохнёшь. Да и следы на снегу издали видно. Пришлось ватаге почти без отдыха шагать.
Ночевали то в каком-то ските лесном, то в займище заброшенном, то в пещере-берлоге.
— Вот тебе и масленица, — скулил Фролка. — Прошла мимо, как тучка небесная… Охо-хо…
— Не всё коту масленица, — ворчал Рыжий, — пришёл и великий пост.
— Ничего, мой братва, — бодро басил Грек, — беда ходит не средь леса, но средь людей.
Наконец дошли скоморохи до скрещения больших дорог.