Но если товарищ в беде — о себе не думай.
Если товарища нужно выручать — отдай последнее.
Если товарищу плохо — тебе не может быть покоя.
— Положи, Петька, деньга в мой пояс, — сказал Грек, — так будет легчее их прятать…
Тощий фокусник снял с себя пояс, и Петруха одну за одной опустил в него монеты.
Пояс потолстел, как уж, наглотавшийся лягушек. Его пришлось заматывать вокруг Петрухи в два раза, — несмотря на свою худобу, Грек оказался вдвое шире маленького скомороха.
Всё, что могло выдать в Петрухе скомороха, у него отобрали.
Растолковали дорогу, надавали советов.
— В монастыре поживи недельку-другую, отдохни, — сказал Рыжий. — А мы погоню уведём подале. Опять же из монастыря обозы идут — авось оказию сыщешь, подвезут тебя.
— А ежели Петрухе надобность будет представить что-нибудь? — спросил Фролка. — Может, гудок мой ему дать?
— У него инструмент получше имеется — душа скоморошья, — сказал Потихоня. — Ну, время, Петруша…
Потихоня одной рукой сграбастал Петруху, поднял его, трижды поцеловал.
Грек отвернулся, почесал глаз.
Рыжий толкнул брата Михайлу, — товарищ уходит, иди, косолапый, прощайся.
Фомка лады на гудке перебрал — словно капли упали с крыши.
Фролка носом шмыгнул. Кто любит прощание с другом?
— Иди, сынок, и никого не бойся! — Потихоня поставил Петруху на землю, легонько подтолкнул его к дороге. — Свидимся — порадуемся! А печалиться нам не положено.
Петруха постоял немного на обочине, а когда показалась вдали кучка богомольцев, зашагал к монастырю.
На повороте дороги Петруха обернулся. Ватаги уже не было. Только еловая ветка качалась, стряхивая с себя снег, — видно, задел её Потихоня, когда вскидывал дубинку на плечо.
Где-то впереди гулко, словно большой филин, ухал монастырский колокол.
Лики монастырские
Не боги горшки обжигают.
Если бы не церковные постройки да не чёрные одежды монахов, то монастырь можно было бы принять за большой торговый двор. И сами монахи, и челядь, и слуги со служками, и крестьяне, и даже богомольцы — те, что победнее — с утра до вечера хлопотали по хозяйству.
Почтенные монастырские старцы меньше всего заботились о делах духовных. Они ни в чём не уступали городским купцам — торговались, жульничали, возили и принимали товары, кричали на приказчиков и слуг.
В монастыре был старец «хлебенный», который Ведал всеми мучными запасами, а также хлебной выпечкой. Был старец «поваренный». Был «посудный воевода» — его звали «отец чашник». Пасекой заведовал «пчелиный» старец. Мельницей — «мельничный», конюшней — «конюшенный». Имелись старцы «коровенный», «житный», «трапезный» — всех не перечтёшь.
Работы хватало для всех: на конюшне, скотном дворе, на мельнице, в пекарне, на кухне, на кузнице, в мастерских.
Придя вместе с богомольцами в монастырскую вотчину, Петруха сразу стал соображать: как бы не попасть на тяжёлую работу. Путь к боярину предстоял долгий, трудный, а на тяжёлой работе не отдохнёшь.
Посмотрел на купола каменного собора, вспомнил слова из старой песни-скоморошины: «И вскочил, как пузырь на дождевой луже, тот храм всех святых на Куличиках».
— Чего зубы скалишь, отрок? — строго спросил проходивший мимо пузатый старец.
«Снять бы с тебя скуфейку, — подумал Петруха, — да сунуть головой в сугроб!»
Но смиренно поклонился и ответил противным голосом:
— От радости, святой отец, что сию обитель узрел!
Услышав такие ладные слова от неприметного отрока, пузатый старец онемел.
А Петруха, знай своё дело, дальше языком мелет:
— Было мне, отец, видение, что откроется вскорости в сей святой обители чудо чудное, диво дивное… Расступятся леса и болота, станет среди них храм золотой, засверкает на всю землю, словно звезда вечерняя…
Петруха мог болтать в том же духе сколько угодно: он просто пересказывал одну из былин, которые часто слышал от гусляров.
Но пузатый, выпучив глаза, смотрел на шустрого мальца и, наконец, изумлённо молвил:
— Не иначе, сошла на тебя, чадо моё, благодать господня!
Петруха понял: лучшего момента, для того чтобы попросить лёгкую работу, не представится. И произнёс всё тем же сладеньким, елейным, самому себе противным голоском:
— Мне бы в обители пожить, чуда этого дождаться… Помоги, святой отец, с голода не умереть, от мороза не окаменеть…
— В конюшню работать пойдёшь, — подумав, сказал старец.
— Не справлюсь я… — всхлипнул Петруха. — Сызмальства лошадей боюсь.