Впрочем, не в меру любопытный и пронырливый Джеймс и так знал почти все пикантные подробности жизни Ватикана. Преподобный давно махнул рукой на то, что молодой монах подслушивает все, что можно подслушать, и накрепко запоминает услышанное. Тем более, что джеймсовы острое зрение, тонкий слух и длинный нос не раз сослужили Илларию добрую службу, а самому Джеймсу приносили многие выгоды. Так, аббат Мазина как-то раз поймал проныру в момент, когда тот прикладывал ухо к дверям кельи брата Гелация, подозреваемого в рукоблудии. Не обладая, в отличии от Иллария, терпимостью к мелким прегрешениям, аббат наказал Джеймса недельным сухоядением за неподобающее монаху любопытство, поручив келарю брату Зосиме выдавать наказанному лишь по пять репок и одному сухарю в день. Бегая за положенным ему рационом в кладовую, Джеймс умудрился подслушать, как брат Зосима тайком сбывал купцу Гвидо Буджардини монастырское зерно. С того дня Джеймс питался лучше, чем аббат Мазина, и даже умудрялся время от времени выбивать из весьма скупого брата Зосимы несколько монет за сохранение тайны.
С благодарностью поцеловав руку преподобного, радостный Джеймс помчался на вечернюю молитву. Не без зависти проводив глазами молодую и легкую фигуру Джеймса, Илларий взял в руки начищенный до блеска медный таз и попытался увидеть в нем свое отражение. Но в келье уже становилось темно, и хотя преподобный расточительно зажег четыре свечи сразу, все же не смог разглядеть на днище даже признака своего силуэта. Крякнув с досады, он со звоном бросил таз на скамью в углу кельи, а сам уселся за рабочий стол. Не успел он перебрать и пару бумаг, как громоподобные шаги в коридоре возвестили о том, что приближается его кучер. Илларий усмехнулся. Он прекрасно знал, что Тилло, несмотря на огромный рост и внушительный вес, может двигаться совершенно беззвучно, но в монастырских коридорах он по какой-то, только ему ведомой причине, неимоверно грохотал сапогами при ходьбе.
Тилло Альтман верой и правдой служил преподобному и кучером, и телохранителем, и казначеем, и посланцем уже так долго, что мало кто из монахов мог вспомнить времена, когда подле Иллария не было его верного слуги. Аббат Мазина и братия-монахи монтекассинского монастыря давно бросили гадать, чем же обязан преподобному великан Тилло и почему так беззаветно ему предан. Тилло не был набожен, однако проживал в монастыре столько времени, сколько находился в нем вне отъездов отец Илларий, а когда преподобный отправлялся в очередную легатскую миссию, Тилло следовал за ним. Аббат Мазина предложил было кучеру принять монашеский постриг, но тот наотрез отказался. Впрочем гигантская фигура кучера, вооруженного неизменным фальшионом, и без пострига стала неотъемлемой частью монастыря. Тилло питался вместе с монахами, ухаживал за монастырскими лошадьми, своим зычным голосом прекращал любые зарождающиеся между братиями свары и исполнял обязанности монастырского кучера и каретника.
Месяц назад Илларий послал своего кучера в германские земли за некоторыми, крайне нужными преподобному, сведениями. В пути Тилло несколько задержался и потому Илларий, нетерпеливо ожидавший его всю последнюю неделю, не удержался и радостно обнял появившегося в дверях кучера. Тилло, еще не успевший переступить порог и не привыкший к проявлению чувств преподобного, несколько растерялся и потому пребольно стукнулся лбом о косяк, намертво забыв, что дверные проемы в монастыре никак не годятся для его роста. Илларий сочувственно охнул и попридержал рвущиеся из него вопросы, дав Тилло возможность прийти в себя. На лбу кучера очень быстро наливался цветом и жизнь огромный синяк.
– Рассказывай, – не выдержал преподобный, решив, что дал кучеру достаточно времени. – Согласилась ли вдова Кубла купить плавильные печи в Эйнслебене? Согласен ли молодой Ганс Людер развернуть плавильное производство?