Он аккуратно повернулся ко мне — всё те же красивые и, когда я уже сумела разглядеть, серые глаза под длинными, но не густыми, ресницами. Брови у него были чёрные, как уголь, но с редкими и где-то бесцветными волосками.
И да, я только сейчас заметила, что он выше меня примерно на голову.
Он был одет в футболку тёмно — малинового цвета, растянутую со временем. Левый рукав был чуть порван, будто по нему провели ножом.
Всё это я видела краем глаза, потому что в основном мой взгляд упал на его руки. Обычно люди смотрят в глаза — от красоты или от познания души… Не имею понятия. Чаще всего смотрят на лицо, потому что… Да потому что глупые. Разве это важно?
Я смотрела на руки не от того, что они были красивы, чисты или волосаты… А смотрела от того, что в этих руках находился весь смысл. Смотреть на них не как на тело, а как инструмент, как на ощутимый душевный предмет. Мальчик хотел ими передать всё то, что у него было в голове. Несмотря на то, что играл он не свою композицию, которую он мог бы наверняка придумать сам, а играл произведение классика, парень всё равно смог передать чувства не только композитора, но и объединить со своими переживаниями. Наверное, он переживал намного больше, чем сам Бетховен.
Пока я рассматривала его, он в это время разглядывал меня. При чём, по его взгляду было понятно, что это отнюдь не поверхностное рассматривание, а уже как проникновение.
— Где твой ключ? — вдруг спросил он, немного улыбаясь.
— Какой?
— От сердца. Вернее, нет — посмеялся он, смущённо, — я имел в виду от мыслей. Или от души. Ты меня, как вижу, разгадала по игре на пианино. А как я могу тебя разгадать?
— My heart is always open. Never closed, never locked. It needs no key.
— Но даже глупец может биться в стенку или в пол в поисках ключа, и будет слеп на твою дверь…
— Хорошо. — я облизнула губы. — Но тогда смысл ему входить в мою крепость… Или в шалашик? Или в самую обыкновенную квартирку? Зачем мне нужен такой слепой инвалид?
— Ого, чёрный юмор пошёл.
— Это лишь метафора.
— Хорошо, я согласен, что такой «инвалид» тебе не нужен. Но сейчас у меня возник другой вопрос, — он облокотился на перила балкона, — твой внутренний мир… Какого он здания?
— Я сама не знаю…
— Напряги свой мозг, — повернулся он ко мне с любопытством. — Я уверен, что это точно не шалаш или квартирка. Это что — то большее… Попробуй описать. Хотя бы детально.
— Ну, у меня точно большие стены с широкими колоннами, как колонна Траяна в Риме. Я не представляю, что вокруг такого забора, но сам по себе он такой большой и широкий, точно тебе говорю. Ворота примерно такого же размера, неподъёмные, открыть их тяжело, но ключа нет. Когда заходишь, то видишь сад… Из очаровательных и прекрасных веток миндаля. В реальной жизни я видела их лишь раз, когда была в Крыму, но я полюбила их на всю свою жизнь. Их запах, лепестки: форма и цвет… Для меня ветки миндаля — отдельное направление в искусстве.
— А ты знаешь, что они означают на языке цветов?
— Нет.
— Чуткость. Сладость. Тебе они, безусловно подходят, — он заправил мою прядь за левое ухо, нежно опускаясь на кончики, отчего мне стало немного не по себе. — Продолжай свой рассказ.
— Миндалём всё заросло. Не видно самих хором, лишь только небольшие части, в том числе какие — то детали крыши. Зато очень хорошо видно облака: небо просторное, ничего не мешает за их наблюдением. А облака на небесной простыне самые разные: и беззаботные идеально-белые; и скучно-печальные, а форма у них — словно взяли нож и намазали н хлеб: настолько они поддавленные.
— Прекрасно…
— А сам дом… Он у меня представляется туманно. Но, скорее всего, он в лёгком готическом стиле, но светлый. Высокий, в нём много комнат, но даже я, хозяйка своего убежища, не знаю их всех! Они сразу в голове предстают тёмными образами, как будто там нет света. Или их никто не находил и не исследовал… И обязательно большой, обширный зал. Полупустой, но в нём самое главное.
— Вот видишь, — сказал он, перебив мой рассказ, — внутренний мир — это отдельные дома с местностями. Этот, скажем, ареал — это то, что тебя окружает. А если быть точнее, то, как ты это воспринимаешь.
— Ты хочешь сказать, что я никак не воспринимаю то, что вокруг меня, или…
— А как ТЫ думаешь? Это твои окрестности.
Я промолчала. Я была весьма растеряна не от такого прямого и странного, на взгляд других людей, если бы они слышали наш необычный, мягко говоря, разговор, вопроса, а от того, что я правда не знала, что ответить. Собеседник, как я поняла, заметил, что я слегка смутилась и погрузилась во внутренние размышления и монологи, поэтому он просто непринуждённо смотрел на то, как я сложила руки на перила.