Выбрать главу

— Держи, — он протянул мне руку и боковым зрением осторожно посмотрел на землю.

— Прыгнуть… Вниз? — я опустила голову и закрылась ладонями.

— Доверься мне.

— Но я же…

— Вот объясни мне, — начал он говорить с таким выражением лица, будто я надоела ему со своими вопросами, — как давно ты помнишь и насколько давно чувствовала реальность?

— Но я же к тебе приходила, и вот, сейчас с тобой разговариваю, — улыбалась и смеялась я истерически, убрав руки.

— Ты уверена?

Я подняла на него свои глаза. Судорожно начала вспоминать все моменты жизни, что произошли совсем недавно, но это у меня выходило плохо. Я ничего не могла вспомнить. Лишь какие-то куски картин жизни попадались в воображаемом виде на глаза, но и то улетучивалось ветром.

Он протянул руку.

— Хочешь увидеть свой дом? Там, где есть миндаль?

Я плакала. Слёзы вырвались из очей, они бежали от меня, некоторые солёные капли текли мне в рот по сухим губам. Я ничего не могла сделать.

Я взяла его руку, а другой рукой вытирала слёзы. Он приподнял моё лицо за подбородок и сказал:

— Пусть распустится акация.

5

— А знаешь, почему мы так похожи? — доносился его голос с его балкона; он поигрывал что-то грустное, но довольное милое, на фортепьяно.

В ответ я бросила молчание.

— Мы с тобой очень похожи, — улыбался он. — Но мы с тобой — два разных человека.

— Скорее два разных плода воображения… — фыркнула я.

— Твоего воображения — фыркнул он, указывая на меня пальцем. — Вот теперь ты знаешь ответ на мой вопрос.

Я вздохнула — мне совсем нечего было ответить. Глаза свои опустила вниз, но там я ничего не увидела. Я была права — мои высокие башни окружали туманы. За ними я ничего не видела. Но и ничего я не видела внизу — я то, наивная девчушка, думала, что у меня будет сад из цветков миндаля. А вместо него по внешним стенам пустого замка, словно карабкаясь, распускались акации. Но почему акации?

— Акации — символ одиночества, — ответил парень.

Я легко кивнула головой. Мне хотелось немного помолчать и снова потонуть в своих размышлениях.

— Что стало с телом? — наконец повернулась я к пианисту.

— А какая разница? Ты уже ничего не вернёшь назад. Но если бы так даже и случилось, — посмеялся он, — тебе было бы хуже. Подними голову — посмотри на крыши.

Я подняла своё туловище, чтобы посмотреть повыше, опираясь руками на перила своего балкона, и увидела, что крыши склонялись вниз, казалось, что вот-вот слетят в туманные низы.

— Это, как я уже говорил, твоё сознание. У тебя явно наблюдается нестабильность психики. Но ты удержала крышу, молодец. Везде нужны свои жертвы, знаешь ли.

С его балкона всё ещё доносилось фортепьяно. Он всё играл и играл, мне почувствовалось, что теперь я буду жить всегда вот так! Всё время буду о чём-то думать, смотреть на акации, слушать его игру клавиш и гадать, что же живёт там, за туманом…

Неожиданно мне стукнуло в голову — комнаты с дверями без скважин. Я повернулась назад и пошла по бежево-розовым коридорам. И сразу же слева нашла всего одну дверь без скважины. Но к моему удивлению она была открыта.

— Да, эта дверь, по сути, ведёт ко мне. Но, как видишь, тут сплошная темнота.

Он был прав — проход казался бесконечным, пройти просто невозможно и бессмысленно.

— Ты всегда будешь знать, что я за стенкой. Всегда будешь знать, что я знаю, о чём ты думаешь. Мы обречены и обручены быть вместе. Но я никогда не буду рядом с тобой вот так, касаясь… — его голос становился тихим и грустным. — Это ты так сделала. Ты, быть может, думаешь, что я такой плохой, запер тебя в этой темнице, играю непонятно что и как садовник выращиваю акации вместо миндаля. Но нет. Это сделала ты. Ты неподвластна мне. Но ты же гордая — неподвластна самой себе. Но нет, дорогая моя, — дрожал его голос — не думай, что я обвиняю тебя. Ни в коем случае. Знаешь, когда ты ещё была в реальности, — он не употребил слово «жива» или что-то в этом духе, потому что я сама не знаю, что со мной там, «в реальности» как он выразился, — я коснулся до тебя всего раз. Всего лишь ничтожный раз! Это, пожалуй, единственное что-то живое и тёплое за все мои нереальные существования в твоих глазах. Но нельзя было иначе. Уж слишком ты хотела узнать запертые комнаты. И ты их открыла… Ну, так вот, теперь ты знаешь, что она всего одна, твоё одиночество, любовь к пианино. Я — твоё отражение. Чистое, умеющее играть на пианино, грустное, но не такое до боли эмоциональное, как ты. Поэтому мы разные, поэтому мы похожи. И… — он ревел, и я тоже начала плакать, — я люблю тебя, моя Создательница, но я никогда бы не хотел, чтобы ты страдала. Так что… Пожалуйста, — всхлипнул он, — будь счастлива в этом доме, который сама себе придумала…