— Понятно. Так вот в чем секрет вашего успеха.
— Именно. И я надеюсь, - добавил он заговорщицки, - что вы напечатаете об этом в своем журнале. Ведь если мой ритуал станет известен всем, тогда любой человек сможет рисовать, как Шон Хенесси.
— О да, конечно, напечатаем. Непременно напечатаем во всех деталях.
Шон кивнул и расслабился. Лучший способ сохранить секрет – это открыть его недоверчивому журналисту.
Бег
«Бежим», шумит мне в уши ветер. «Бежим», шелестят листья на деревьях, тянущихся до самого горизонта по обе стороны пыльной дороги. «Бежим, бежим скорее», ритмично выстукивают копыта мчащейся подо мной лошади, «бежим, бежим скорее», поскрипывают колеса.
Меня зовут Алиса, а мою лошадь – Ромашка. Мы не бежим ни «куда» и ни «откуда», а наш ежедневный забег – это круговое перемещение стрелки по циферблату вечности: от восьми до девяти утра, от дверей конюшни до дверей конюшни.
С верхушек деревьев на нас важно поглядывают вороны, и изредка одна из них, склонившись к соседке, комментирует наше пыльное появление единственным презрительным «карк»: воронессы не приемлют бесцельного движения. Для нас же с Ромашкой в нем есть смысл, самой природой скрытый от пернатых снобов. Потому что им, привыкшим бороздить небеса, неизвестна прелесть бега, когда измеряешь землю своими собственными ногами, вышагиваешь, как секундная стрелка, данное тебе время.
И в конце пути мы поворачиваем назад, – скрипят колеса, я с силой вцепляюсь в Ромашкину гриву, – и мчимся обратно в конюшню по маршруту, строго очерченному двумя линиями деревьев по обе стороны аллеи. Кто-то скажет, что такое движение противоречит свободе, как льющаяся по желобкам крыши вода жалка в сравнении со свободным океаном. Но свобода относительна, и у океана тоже есть свой желобок – просто огромный. А нам с Ромашкой достаточно и нашей аллеи, пока она приучается к своим колесным протезам, а я – к новой свободе после шести месяцев в больничной кровати.
«Бежим», шумит мне в уши ветер. «Бежим», шелестят последние осенние листья.
В библиотеке
Пробило восемь вечера. В здании библиотеки царила плотная тишина, которую не заглушало даже тиканье часов. И только на одной из книжных полок тихо шелестели страницы: это книги делились впечатлениями за день.
— Я снова вернулась к вам, подруги. – Пузатая розовенькая книжка с целующейся парой на обложке любопытно оглядела соседок. – Вечно я в разъездах, вечно меня забирают домой…
Она кокетливо расправила затрепанные страницы.
— Позвольте поинтересоваться, почему, - загудел высокий роман. Голос у него был густой, под стать портрету Толстого на твердой обложке. – Я этого не понимаю.
— Все очень просто, - сказала книжка. – Больше всего люди любят читать о любви.
— Это можно оспорить, - заметило серое издание по психоанализу. – Любовь, несомненно, является одним из базовых человеческих влечений, но таким же сильным, если не сильнее, является и стремление к смерти. Спросите хотя бы у триллера.
Триллер в лакированной остроугольной обложке молодцевато хлопнул страницами. Он вообще был немногословен.
— А тебя опять не взяли? – Романтическая книжка заглянула в уголок, где стояла крошечная книжечка с золотистой лирой на обложке. – Печально, подруга, печально.
Книжечка лишь вздохнула в ответ.
«Как знать», подумала она, «прошло ль былое время
Изящных строк классических стихов.
Но я несу покорно это бремя
Для тех, кто к ним прислушаться готов».