Как Толстой просрал Болконского
Я не знаю, была ли усохшей клешня у Бонапарта. Знаю только, что у него иногда дергалась левая нога. Он всем заявлял, что когда у него икра на левой ноге дергается, как у жамбона – это к ратной победе. Все верили. Скорее всего, и усохшая рука вдобавок к дергающейся ноге у Наполеона была, не зря же он все время совал руку под мундирчик. Злобные коротышки всегда так поступают. Маскируют физический недостаток под величественный жест. Или приписывают своему нервному тику смысл победного предзнаменования.
Но зато точно известно, что у Льва Толстого клешня была усохшей – от самоутверждения на бумаге. Правда, Толстой не был коротышкой. Это был рослый крепостник. Рука у него иссохла по другой причине, упомянутой выше. Он очень хотел быть проповедником, и страдать, и поэтому, когда просыпался, вскакивал, и тут же начинал строчить. Но строчил он не косяки, а романы. Когда рука у него немела от проповедничества, он бежал в баню – пороть смазливых крепостных девок. Он так отдыхал. Это не осуждаю. Нормальная форма досуга.
Теперь вернемся к сцене, которую написал Толстой, и которую Стасик Усиевич собирался читать при поступлении в актерское училище. Итак, Наполеон на поле брани обнаружил Болконского, который лежал и был прекрасен, потому что был с флагом. Он, видите ли, в атаку шел с флагом, и так и лег с флагом, и лежал с флагом. Ну что это такое – сразу хочется спросить. Чистое позерство, характерное для толстовщины. А ведь Толстой, как он везде громко заявлял, любил Болконского. И поэтому дал ему возможность вот так красиво, с флагом, предстать пред светлы очи Наполеона, которого, ясен перец, Толстой тоже любил, как позер – позера.
У Толстого был еще один любимый герой, списанный им с себя – Пьер Безухов. Ну тот – чистый страдалец хуйней, недаром Толстой списал его с себя, с Пьером все ясно. А вот Болконского он, значит, любил по-другому. Как образ романтика.
Вот тут я Толстому сочувствую. Понятно, почему он так любил романтика Болконского. Потому что сам романтиком не был, а был крепостником с усохшей клешней.
И вот, значит, сцена такая – подходит коротышка Бонапарт, видит – с флагом лежит Болконский. И Бонапарт говорит: «Этот не выживет, слишком желчный». Коротышки всегда так говорят о героях. Свысока. Потому что коротышка стоит в окружении свиты, а герой лежит пластом, с флагом в руках и картечью в ребрах. Да, герои желчные. Потому что они не могут спокойно смотреть на все это. А коротышки – могут. Спокойно смотреть, как смешались в кучу кони, люди, и ядрам пролетать мешала. Не куча, нет. ГОРА кровавых тел. Они не только могут, они любят на это смотреть.
Так и случилось – в том смысле, что Бонапарт как в воду глядел. Болконский позже умер. А Толстой, как он везде громко об этом заявлял, плакал, когда умер Болконский. Но, позвольте, хочется спросить: что значит – умер? Он не умер. Он был не старый. Толстой сам его убил. Своим пером. Своей усохшей клешней – взял и замочил Болконского. Которого так любил, якобы. Но почему?
Вот тут открывается вся лживая суть позера. Да потому, что Болконский был героем. Не только художественной литературы, а вообще – героем. Толстой даже жаловался окружающим, что вот как, к примеру, поведет себя в следующей сцене Пьер Безухов – он всегда знает заранее. А вот как поведет себя Болконский – он, Толстой, не знает заранее. Типа, Болконский его не слушается. А с чего, хочется спросить, стал бы Болконский Толстого слушаться? Пьер – понятно, что слушался, потому что был с Толстого списан, Пьер и был им, Толстым. Конечно, он слушался. А Болконский был героем. С чего он вдруг станет слушаться какого-то инвалида с бородой? Только с того, что этот бородач его выдумал, предал бумаге? Но это еще не повод! Буратино – и тот не слушался папу Карло. И только выиграл от этого, и круто поднялся, как известно.
И дальше у Толстого - какой выход? Мочить героя. Потому что героя очень трудно любить живым. Потому что пока он живой, он не слушается, и от него одни неприятности. А вот если героя замочить, дав в руки ему флаг, то это другое дело. Любить мертвого героя приятно и безопасно.