Мама долго и совершенно скрытно – этому ее тоже научили в КГБ - наблюдала за Стасиком. Потом логика ей подсказала, что пропажа продуктов всегда совпадает с сеансами омоложения Стасика в нашей ванной. Мама стала разрабатывать версию, что Стасик ворует продукты и скрытно жрет их в ванной. Это было обидно, и мама ясно дала мне понять, что если Стасик хочет есть, пусть так и скажет, и она его покормит, а таскать наши яйца Стасику неприлично, потому что он же человек, а не хорек.
Я попросил Стасика признаться маме, что он голоден, и обещал Стасику амнистию и сытное кормление. Но выяснилось, что логика КГБ дала сбой. Оказалось, Стасик и правда таскал яйца и творог, но не лакомился ими, как хорек, а накладывал на себя. Сначала Стасик втирал в голову творог, чтобы предотвратить неизбежное облысение. Затем он разбивал себе на голову яйцо, и оно самотеком стекало по голове Стасика – это было нужно для увлажнения кожи головы. Ну, и, наконец - Стасик натирал огурцом свое лицо, для омоложения.
Я тут же радостно сообщил своей маме, что зря она так о Стасике думала, и что он не ест наши яйца, а разбивает их себе на голову. Мама, наоборот, еще больше рассердилась, и сказала, что Стасик –педик, и что бедная его (Стасика) мама: родить педика – это всегда грустно для матери, и что она (моя мама) еще простила бы Стасика, если бы он хищно жрал наши яйца, как хорь, потому что он молод, а в молодости у человека растут кости, и поэтому всегда хочется есть, но раз Стасик цинично разбивает купленные мамой яйца себе на голову, то он - педик, а она категорически против педиков, и особенно – против педиков в своей ванной.
Моя мама Стасика никогда не любила. Она мотивировала это тем, что у нее интуиция, или нюх. И что она чует говно за версту. Это было еще одно из поразительных умений, полученных мамой в КГБ.
Но я тогда маминому чутью не верил. Я защищал Стасика. Я говорил:
Мама, Стасик просто следит за собой, потому что хочет прожить до ста лет.
- А зачем ему жить до ста лет? – спрашивала мама.
- Чтобы увидеть зарю новой эпохи. Разве это плохо?
- Какая, на хрен, заря эпохи, сынок? – отвечала мама.
Мама моя иногда могла выразиться грубо, по-мужски, потому что много лет работала в КГБ, а там мужской коллектив, и все говорят то, что думают, и делают, что говорят.
Он хочет прожить до ста лет, чтобы похоронить всех друзей, - сказала однажды мне мама сурово. - И тебя, дурака – первого. Сто лет! Нет, Дима. Хорошие люди так долго не живут.
- Согласен, - признал я. – Я тоже засиживаться не собираюсь. Я поэт. Поэту старость не к лицу. Но, мама! Ты просто не понимаешь Стасика. Он не такой, как ты думаешь. Да, у него есть странности. У всех поэтов они есть.
- Это кто - поэт? – спросила мама. – Эта мокрица? Этот пед? – так мама коротко называла педиков.
- Не пед, а поэт, - защищал Стасика я. – Он пишет стихи.
- В шестнадцать все пишут стихи! – ответила мама. – Поэт – не тот, кто пишет стихи.
- А кто? – спросил я удивленно.
Гормоны
Мама печально посмотрела на меня в ответ. Ничего не ответила.
Прошло много, много лет, прежде чем я понял ее. Я не имею в виду - насчет Стасика. Хотя и это – тоже. Вообще. Прошло много лет, прежде чем я понял свою маму. Непонятно, почему так всегда получается – по крайней мере, у меня. Когда родители пытаются чему-то научить потомка, он не способен учиться, потому что он обидчивый заносчивый говнюк. А когда он уже сам хочет и рад бы научиться, родители уже или умерли, или на сына забили, то есть, забили на попытки чему-то его научить, а потом, через некоторое время, забыли, чему хотели научить, то есть, забыли, на что забили. Таким образом, разрушается связь поколений. Трагическая хуйня.
Я задумался тогда над мамиными словами. Действительно, интересно, почему в юности все пишут стихи? Пишут и пишут. Прямо беда. Каждый кретин их в юности пишет. Каждая телочка – и та пишет. Типа: ночь, родаки на даче, я такая, одна, у окна, так хочу любить, слушаю Цоя, грущу, и только моя помада знает, как я люблю Игоря. Да. Юношеская поэзия – это кретинизм.
Но это еще что. Есть такие, что и после шестнадцати стихи писать не перестают. Пишут и пишут. Уже за сорокет, а то и за полтос, уже яйца седые, радикулит, геморрой, простатит, а он все ходит в редакцию журнала «Юность», романтично так вбегает в редакцию, взлетев по ступеням, плащ нараспашку, чичи горят, вбегает, и к редакторше: вот, принес своих новых стишат, вы меня не помните, да, жалко, а я уже был у вас, вот мои новые стихи, вот, почитайте, они хорошие, напечатайте их, пожалуйста, я согласен на любой тираж, самый маленький, мне и гонорара не надо, у меня пенсия хорошая, по какой теме стихи, да по той же теме, что и прежние, те, про которые вы тогда сказали, что худшего говна с роду не читали, а, вспомнили, ну вот, как хорошо, что вы меня вспомнили, так вот, стихи я писать не перестал, как вы советовали, а наоборот, еще больше писать стал, знаете, так пошло легко, прямо утром встаю, не умываюсь, не писяю, а сразу за стол, и стихи льются легко, сами собой как-то, прямо льются из меня, знаете, у юного Блока так бывало, да, ну я сразу к вам, вот, только от стола, еще не умывался, не писял, вот, мои новые, я назвал цикл «Первая любовь моя», ну почему сразу – вон отсюда, нет, пожалуйста, не надо охранника, я сам уйду, извините, уже ухожу, но напоследок я скажу вам, в глаза, слушайте голос поэта, да как ты смеешь, сучка ты тупая, я же поэт, у меня везде так тонко…