Конечно, пионеров бибопа могли просто-напросто перестрелять, как вальдшнепов. И ничего бы не было тем, кто их перестрелял. Потому что кто осудит белого, шлепнувшего какого-то черного чокнутого наркомана с саксофоном? Никто.
Но надо отдать должное американским гангстерам. Нашелся, видимо, среди них такой, который пнул от себя так и липнущую, как муха, платиновую блондинку и сказал:
- Пошла вон, сучка, дай послушать.
Официанты принесли этому ганстеру еще виски. Скоро гангстер встал во весь рост, вытер нос от кокаина белым кашне, и демонстративно громко сказал:
- Что б меня сегодня же расстреляли у входа в бордель из пистолета-пулемета Томпсона, но мне нравится, что играет этот черный ублюдок!
Авторитет гангстера был высок. И сам гангстер был высок. Да и не только авторитет у него был – у него было за спиной, по всему Нью-Йорку, очень много людей, беспринципных итальяшек, потомственных мясников. Поэтому в зале все сказали:
- А что, интересная музыка. Потанцевать можно и в тюрьме, а мы ведь пришли в джазовый ресторан. Эй, ты, как тебя, Паркер, а ну, сыграй эту чертову хрень еще раз.
Не знаю, зачем, читатель, я все это рассказал. Ведь тот, кто что-то знает о джазе, знает и о бибопе, а тот, кто считает, что музыку придумал Цой, вряд ли изменит свои взгляды. И вряд ли дочитает до этого места мой авангардный роман. Я рассказал все это, скорее всего, потому же, почему рассказываю и все остальное. Просто мне интересно рассказывать.
Вот и тогда, в джаз-клубе, я вдруг встал и сказал:
- Мне интересно было бы прочитать лекцию о бибопе.
Я сказал так потому, что мне хотелось побывать в лектории. Мне нравилось это слово – лекторий.
Старые сионисты посмотрели на меня с удивлением. Выше было сказано о том, что никто из них не решался читать лекцию о бибопе – потому что это была музыка чокнутых черных. И хоть потом ее и приняли белые, и на ее основе много позже сварили джаз-рок, но все же за бибопом осталась навсегда дурная слава, которую он заслужил – это слава авангарда. А рассказывать об авангарде сложно. Потому что говорить об авангарде может только авангардист. А сионисты-джазмены были консерваторами и снобами. Они уважали бибоп, но его немного побаивались. У каждого из них дома, конечно, были пластинки бибопа. Но старые джазмены даже держали их всегда в отдельном шкафу, и на ночь запирали шкаф на ключ. Это была опасная музыка. А евреи не любят опасную музыку, потому что у них и так хватает в жизни опасностей, ведь каждый еврей – экстремальщик уже потому, что он – еврей, впрочем, это другая тема.
Когда я предложил старым евреям прочитать лекцию о бибопе, председатель джаз-клуба подошел ко мне поближе, скрипнув туфлями из крокодиловой кожи, взглянул мне в глаза и сказал:
Туб, бап, бап, туби бип пуп,
тибиду папа, пабиду поп тып!
Это были звуки бибопа. Он любил бибоп, но всегда скрывал это, чтобы сохранить должность председателя клуба. Ведь там были сплошные снобы. Я тут же ответил председателю:
Ётиду мэп, мэп, тариду бап!
Остальные старые джазовые снобы посмотрели на него с большим осуждением. Но председатель был героем. Таков настоящий герой, и вот открывается прямо на ваших глазах, читатель, еще одна важнейшая геройская маза: герой может сколь угодно долго просидеть в подполье. Иногда может годами умело прикидываться снобом, любить музыку толстых и даже быть с виду толстым. Но стоит герою встретить кого-то из своих – он тут же поддержит его, сразу же поставив на карту все уважение снобов и даже должность председателя клуба.
Дело было сделано – председатель объявил, что я буду читать лекцию о бибопе.
Я стал готовиться к лекции. Формально, готовиться мне не нужно было. Я и так все о знал о бибопе, больше меня о нем знал только сам Паркер. Но и старые джазмены тоже знали о джазе немало, и я это понимал. Просто рассказывать им о бибопе было бы полным просером. Я и это понимал. Я стал думать и пить винище.
И вдруг понял, что пионеры бибопа были футуристами джаза. Когда я это понял, я сразу же увидел множество доказательств своей смелой теории. Эра свинга с ее пафосными оркестрами, толстыми гангстерами и платиновыми сучками была в истории джаза тем же, чем был девятнадцатый век в русской поэзии - золотым веком. А футуристы, как известно, возможно, читателю - открыли новый, серебряный век. Трудно, кстати, сказать, почему серебряный век назвали серебряным. Серебро ведь дешевле золота на рынке драгметаллов. Получается, что Блок дешевле Пушкина. Но это неверно. И сам Пушкин бы ни за что с этим не согласился. А Блок бы согласился, потому что был очень скромен.