Я сказал – про себя, разумеется, а не вслух:
- Иерофанты, всесильные духи мои, мне нужна помощь. Где, блядь, эта ебучая дача Вознесенского?
Немедленно из леса показался Волчок. Ничего не говоря, Волчок побежал вперед, быстро глянув на меня своими разного цвета глазами.
Я сказал Стасику:
- Пошли. Я знаю, где живет Вознесенский.
Скоро Волчок привел нас к небольшой уютной даче. Забор у нее был невысок, и злобной собаки во дворе не было – впрочем, может, она и была, но наверняка спряталась, когда почувствовала приближение Волчка. Волчок легко переступил через забор – ведь он был в холке с сам с дачу Вознесенского. Я понял, что мы у цели и через минуту-другую наши со Стасиком руки сомкнутся на шее Андрюшеньки. Я, правда, толком не знал, что я скажу Андрюшеньке, когда мои руки сомкнутся на его шее. Но, рассуждал я – в конце концов, поэту всегда есть о чем поговорить с другим поэтом.
Волчок заглянул в окна дачи своими разноцветными глазами, и кивнул мне. Это значило, что поэт был дома.
Я тоже заглянул в окно. Стасик последовал моему примеру. Мы увидели Вознесенского, который сидел у камина. Мне понравилось. Лицо у него было печальное, с глазами. Так я себе его и представлял.
Стасик сказал:
- Давай стучать в окно.
- Неудобно! – сказал я. – Вдруг он сейчас стихи сочиняет.
- Он свое уже сочинил! – безжалостно сказал Стасик. – Смотри, какую дачу отгрохал.
Мы постучали в окно. Вскоре к нам вышел Вознесенский. Он был удивлен, если не сказать, слегка напуган. Понять его можно было. Было уже около часа ночи. В его окно стучались два замерзших психопата, забрызганных слезоточивым газом, все в снегу. А у него, беззащитного поэта, не было даже собаки. Я стал улыбаться Вознесенскому, показывая, что намерения наши - совершенно мирные.
Вознесенский мягко улыбнулся в ответ и спросил:
- Что вы хотите, ребята?
Я понял, что нужно ответить поэту кратко и емко. Хотя бы для того, чтобы он пустил нас внутрь. И я сказал:
- Мы хотим прочитать вам стихи.
Вознесенский пожал плечами и сказал:
- Проходите.
Это была победа. Первая победа. Нас пустили внутрь. Скоро мы сидели у камина и молчали. Вознесенский явно присматривался к нам. Нужно было что-то говорить.
Я сказал:
- Андрей Андреич, почему тут так много дач? Неужели так много поэтов?
Это была вторая победа. Вознесенский улыбнулся и сказал мне:
- У вас ироничный склад ума. Это хорошо. Для поэта. Да, поэтов у нас очень много. Если верить справочнику союза писателей, у нас десять тысяч поэтов.
- Сколько? – переспросил я.
Я знал всю мировую поэзию, но даже она, по моему мнению, не могла приютить и полусотни настоящих поэтов.
Вознесенский печально сказал:
- Да, десять тысяч поэтов.
- И у каждого дача! – сказал возмущенно Стасик.
- Да, - рассмеялся Вознесенский. – Увы.
- Андрей Андреич, а почему у вас дача без противопожарной пропитки? – спросил Стасик.
Я испугался. Я-то привык к Стасику, а Вознесенский явно не мог успеть привыкнуть, и вопросы Стасика могли разрушить едва наладившийся между нами и поэтом живой контакт.
Но Вознесенский ответил:
- Да. Вы правы. У меня нет противопожарной пропитки.
- Поэту она не нужна! – сказал я горячо.
Вознесенский кивнул. Моя мысль ему снова понравилась.
Он посмотрел на меня внимательно и сказал:
- Вы очень похожи на Лермонтова, вы знаете?
Я сделал вид, что смутился. На самом деле, я знал. Да, я был похож на Лермонтова. Тот же взгляд, навязчиво ищущий роковой дуэли, та же трагическая нотка в осанке, тот же холодный лунный склад – не секрет, что Пушкин был – Солнце русской поэзии, а Лермонтов – Луна. Я никогда не утверждал о себе, конечно, что я Солнце или Луна – эти места были заняты уважаемыми мной людьми. Поэтому себе я давно присмотрел Фобос. Самый загадочный спутник Урана. Я сразу же забил Фобос за собой.
Потом Вознесенский сказал мне:
- Прочитайте свои стихи.
Я прочитал. Вознесенский сначала долго молчал и улыбался. Потом попросил и Стасика прочитать свои стихи. Стасик прочитал про медведей безвинных. Вознесенский опять замолчал.