Лицо Пифагора ожило. Никогда ещё Анакреонт не видел его таким одушевлённым.
— Теперь меня не мучают провалы Мнемозины, — проговорил Пифагор, блаженно улыбаясь. — Я знаю, что моя первая кончина была достойной. Я на вершине. Ведь Самос на языке лелегов — «вершина». Я выполнил свой долг перед Илионом. Теперь я буду служить Самосу. Тебя удивило выражение «лучи мрака»? Знай, что лучи отбрасывает всё зримое и незримое, свои собственные и отражённые. Вот ты смотришь на меня и недоверчиво ощупываешь моё лицо лучами своих глаз. Возвращаясь к тебе отражёнными, они создают мой образ. Я называю его эйдосом. Космос полон таких эйдосов. И если ты их не видишь, то это не значит, что ты смотришь в пустоту. Несовершенно твоё зрение, как несовершенны твой слух или обоняние хотя бы по сравнению со зрением орла или обонянием собаки. Порой эйдосы открываются нам как привидения, и мы отдаём их под власть ночной богини Гекаты. Меня они посещают и днём. Родопея предупреждала о неизбежности войны, и я попытался вмешаться. Опыт удался. Но от него никакого толку. События приняли неожиданный и опасный оборот.
— Подожди, Пифагор! — перебил Анакреонт. — О каком опыте ты говоришь?
— Только не о том, участником которого ты был. Теперь это станет мифом.
Решение
Солнце едва поднялось из вод и ещё не рассеялся утренний туман, когда Пифагор оказался у дома и стоял, размышляя, стоит ли будить отца. Но вот скрипнула дверь.
Увидев Пифагора, Мнесарх выбежал ему навстречу.
— Ты знаешь, что случилось?! Критяне врываются в дома и хватают всех подряд! Родителей беглецов заключают в доки! К нам пока никто не заходил, а у соседей уже увели стариков.
Пифагор нахмурился:
— Это великое бедствие, отец, и я не могу остаться в стороне. Совесть мне приписывает разделить общую судьбу.
— Хорошо ли ты подумал, Пифагор?! — в ужасе закричал Мнесарх. — Ты же идёшь на верную гибель!
— Разве, отец, я похож на человека, действующего по первому побуждению? Ты забыл, что во мне кипит кровь Эвфорба и Пирра?
Мнесарх опустил глаза. Упоминание о прежних жизнях сына каждый раз ввергало его в немоту.
— У меня возник план, — проговорил Пифагор после недолгого раздумья. — Не время его раскрывать. Но я уверен: молодёжь Самоса будет спасена.
— Тебя же нет в списках! — не унимался Мнесарх. — Видимо, наёмники обошли наш дом не случайно. Поликрат тебя ценит. Почему бы тебе с ним не встретиться и не поделиться своим планом спасения Самоса?
— Поликрат болен, да если бы и был здоров, в моих советах не нуждается. Что касается списков, меня там, должно быть, действительно нет. Чтобы не навлечь на тебя беды и осуществить свой план, я назовусь Эвномом.
— Тебя же здесь все слишком хорошо знают, чтобы спутать с Эвномом! — закричал Мнесарх.
— Но не наёмники. Что касается тебя, придётся немедленно покинуть остров.
— Так, сразу? Бросить дедовский дом? Оставить родные могилы?
— Но не прибавлять же к ним свою? Вспомни о судьбе Фокеи и Теоса. Те, кто вовремя ушёл, из этих городов, остались людьми, а тот, кто побоялся оставить добро и родные могилы, достался вместе с ними варварам. Желающий быть свободным не должен медлить и колебаться.
Говоря это, Пифагор уловил опущенный долу взгляд отца. Ранее тот словно бы не замечал его ног, так же, как избегал затрагивать во время бесед то, что ему казалось ненормальным в поведении или в речах сына.
— Давай я принесу тебе тёплой воды, — проговорил Мнесарх.
В это мгновение дверь задрожала от ударов.
— Спокойно, отец, — проговорил Пифагор. — Спокойно, мой дорогой. Ведь мы с тобой договорились обо всём.
У корабельных доков
Квадрат, образованный корабельными доками и линией мола, колыхался сотнями голов. Кто устроился на обструганных брёвнах, кто на кучах опилок. Судя по выражению лиц, согнанные свыклись с неизбежностью, хотя и страдали от ожидания. Скорей бы!