В конце концов мне пришлось повторять внезапное появление из-за занавеса, что казалось своего рода рождением. Потом я должен был стать домом, и она заползала внутрь дома, быстро увеличиваясь в размере до тех пор, пока я уже не мог больше ее вмещать и выталкивал. По ходу игры я говорил: "Я тебя ненавижу" и выталкивал ее.
Эта игра возбуждала Габриелу. Внезапно она почувствовала боль между ногами и вскоре вышла пописать. Кульминация в данном случае связывалась с потребностью матери освободиться от ребенка, ставшего слишком большим. К этому добавлялась грусть от того, что растешь и стареешь, и от того, что труднее становится играть в эту игру, изображая, что ты внутри матери и вот-вот должен родиться.
Занятие кончилось тем, что она схватилась за два занавеса посреди комнаты и стала на них раскачиваться взад и вперед.
Габриела: Я — ветер; берегись!
В этой игре не было большой враждебности, и я обратил внимание на дыхание, существенный элемент жизнеспособности и нечто такое, чего не было до рождения.
Теперь она была готова ехать домой.
Комментарий
1. В согласии с Супер-Эго.
2. Свидетельство потенциальной возможности получения генитального удовольствия.
3. Тщательная проработка реакций на длительное отделение и подготовка к прекращению.
4. Тема рождения.
Пятнадцатая консультация
3 августа 1966 года
Габриела (теперь ей уже почти пять лет) приехала со своим отцом. Она выглядела очень хорошо и казалась уже очень взрослой. Мы поговорили немного об отдыхе (она только что ездила отдыхать) и о моем доме, где сейчас орудовали сантехники. Она направилась прямо к игрушкам (а отец пошел в приемную) и до того, как я занял свое место на низеньком стуле у маленького стола, где вел свои записи, она сказала: "Милая собачка", взяв остатки старого волчка. "Мне теперь четыре года — в августе" (значит, сейчас уже скоро пять). Многое из того, что произошло, невозможно было записать, потому что пришлось как бы стенографировать во всех подробностях все, что извлекалось из кучи игрушек.
Габриела: Кораблики. У меня штанишки видны. А где скалка?
Я показал ей цилиндрическую линейку, которую она использовала для особой игры на предыдущем сеансе.
Габриела: Это мило. Будем играть в эту игру...
Я перешел в центр комнаты, и мы заняли исходные позиции. Я сделал вид, что не уверен в том, как надо играть, и она показала мне, как катать скалку взад и вперед. Когда скалка ударила меня по коленям, я упал, убитый, и тогда началась игра в прятки. Я стал это записывать, а она сказала: "Ты всегда пишешь". Я сказал, как я веду записи, чтобы помнить все, что происходит, в деталях.
Я: Я помню все и без записей, но не могу уловить детали, а я хочу помнить все, чтобы потом это обдумать.
Мы играли в догонялки со скалкой, а потом в прятки, начиная с того, что она меня убивала. А потом я ее убивал и прятался, чтобы она меня искала. Я сказал: она сообщает мне, что забывает меня и что я забываю ее, когда мы расстаемся или уезжаем на отдых, но на самом деле мы знаем, что можем найти друг друга.
Вскоре Габриела закончила выражение тех мыслей, которые хотела передать языком игры в прятки, и вернулась к игрушкам. Затем она сделала совершенно преднамеренный обольстительный жест. Она взяла маленькую электрическую лампочку с нарисованной на ней рожицей и приставила ко рту, многозначительно поглядывая на меня, а затем подняла юбку и приложила ее к штанишкам. Это было похоже на кафешантанное приглашение. Заодно сказала, что знает озорной пересказ сказки про доброго короля Венцесласа, которую рассказывает ее мать.
Габриела:
Добрый король Венцеслас выглянул в окошко,
На пир Стефана взглянуть, ну совсем немножко.
Но снежок попал ему прямо на сопатку
И скривил ее совсем, просто без остатку;
Хоть светила в ту ночь яркая луна,
Королю было невмочь, было не до сна,
Еле выждал до утра и лишь на заре
Прибыл доктор ко двору на своем осле...
В течение этого эпизода, выражавшего какое-то обобщенное волнение, я нарисовал собачку, в сотрудничестве с ней. Начал ее рисовать с копирования рожицы на лампочке.
Габриела: Я покажу тебе, что могу нарисовать. Еле-еле нарисовала уши. У него длинные волосы, прекрасные волосы — смотри, они перешли на другую бумагу и на стол. Это какие-то каракули...
Тут я сказал, что она сделала такой рисунок, как будто хотела показать мне сон, и часть этого сна перешла в явь. Казалось, это было именно то, что она хотела, так как теперь она рассказала мне сон, и получалось так, что это было именно то, ради чего она и приехала.
Габриела: Мне приснился про тебя сон. Я постучала в дверь твоего дома. Я увидела доктора Винникотта в бассейне в его саду. И я туда нырнула. Папа увидел, как я в бассейне обнимала и целовала доктора Винникотта, и тогда он тоже нырнул. Потом нырнула мама, потом Сусанна [она перечислила всех других членов семьи, в том числе четырех дедушек и бабушек]. Там были рыбы и все. Вода была сухая и мокрая. Мы все вылезли и пошли по саду. Папа выбрался на берег. Это был хороший сон.
Я понял, что она все перевела теперь в перенос и таким образом перестроила свою жизнь, исходя из опыта позитивных отношений с субъективным образом психоаналитика и его внутренним миром.
Я: Бассейн здесь, в этой комнате, где все и произошло и где все вообразимое может произойти.
Она что-то сказала насчет того, что у нее мокрые руки, потому что она плавала.
Габриела: Я сейчас нарисую то, что могу, на лампочке.
Сейчас она была совершенно счастливой и спокойной и высыпала все маленькие игрушки и части игрушек. Пела на тему "Вместе".
Габриела: Какой беспорядок у тебя на полу!
Мне надо было починить крюк. Она много говорила, пока пускала в ход все игрушки. Потом взяла фигурку отца (сантиметров восемь длиной, очень похожую на него, сделанную на основе трубочиста) и принялась истязать ее.
Габриела: Я выкручиваю ему ноги [и т.д.].
Я: Ой! Ой! [в порядке интерпретации принятия уготованной мне роли].
Габриела: Я выкручиваю его еще — да, теперь его руку.
Я: Ой!
Габриела: Теперь его шею!
Я: Ой!
Габриела: Вот, ничего не осталось — всего выкрутила. Сейчас еще тебя повыкручиваю. Давай, плачь.
Я: Ой! Ой! У-у-у-у-у!
Она была очень довольна.
Габриела: Теперь ничего не осталось. Все скручено, и нога у него оторвалась, а сейчас и голова оторвалась, вот и плакать не можешь. Я тебя просто-напросто выбрасываю. Никто тебя не любит.
Я: И Сусанне я так и не достанусь.
Габриела: Все тебя ненавидят.
Теперь она взяла похожую фигуру мальчика и повторила операцию.
Габриела: Я выкручиваю мальчишке ноги [и т.д.].
В разгар всего этого я сказал: "Так, Винникотт, которого ты выдумала, был целиком твой, а теперь с ним покончено, и он никогда никому больше не достанется".
Она требовала, чтобы я еще плакал, но я возразил, сказав, что у меня уже больше нет слез.