— Зачем тогда было меня ждать? — ничего не понимая, пробормотал он и, поставив пакеты в снег, начал шарить по карманам в поисках ключей от машины.
— Я не знаю, что именно вы хотите от меня услышать. Поэтому буду говорить в произвольном порядке. — Голос Зарецкого звучал тихо, но достаточно отчетливо. — Начну, пожалуй, с самого простого. С денежных отношений. Вы же понимаете, в конечном итоге все упирается именно в деньги. Причем всегда упирается болезненно. Когда денег не хватает, это всегда болезненно. А их почему-то всегда не хватает, во всяком случае, мне.
По притихшему отелю пронесся печальный вздох, вырывающийся из установленных в каждом номере динамиков.
— Их вроде бы постепенно становится все больше, но отчего-то и больше не хватает. Конечно, это все лирика. Вам нужен, так сказать, фактический материал. Ну что же, перейдем к фактам. Факт, друзья мои, заключается в том, что десятины не существует.
Несколько мгновений Олег Владиславович помолчал, очевидно ожидая реакции слушателей. Не дождавшись ее, он удивленно хмыкнул:
— Мне кажется, вы меня не поняли. Объясняю подробнее: никакой губернаторской десятины нет. Я ее выдумал.
— А вот сейчас я точно не понял, — послышался из динамиков возмущенный мужской голос.
— Поздравляю, Миша, — иронично отозвался Зарецкий, — у тебя быстрее реакция. А ты, Артур? Не ожидал от тебя такой медлительности. Или ты от неожиданности потерял дар речи?
— Ни тот вариант, ни другой. — Голос нового участника разговора звучал почти равнодушно. — У меня всегда были некоторые сомнения в этом вопросе, но, зная характер господина Сергиевича, я допускал, что действуешь в его интересах. Оказывается, нет, лично в своих.
— Так это что же, вы со Стасом меня, значит, на пару обманывали? — констатировал тот, кого Зарецкий назвал Мишей. — И что теперь, вы думаете, это обойдется вам без последствий? Я ведь накажу. Накажу вас обоих. Вы слышите меня? Почему вы молчите? Я спрашиваю, вы меня слышите?
Переждав этот бурный всплеск возмущения, Зарецкий поинтересовался:
— Я могу продолжить?
В отличие от Лунина начальник Областного управления следственного комитета по Среднегорской области генерал-майор Хованский встречал утро праздничного дня в замечательном настроении. Будучи благополучно женат уже более тридцати лет, Дмитрий Романович был уверен, что крепкий брак строится на воспоминаниях и ими же может быть до основания разрушен. А посему надо прилагать все усилия к тому, чтобы воспоминания были в большинстве своем приятными, причем для обоих участников семейного союза. Взять, к примеру, Восьмое марта. Конечно, всем понятно (во всяком случае, сам Хованский был в этом убежден), что без этого праздника прекрасно можно было бы обойтись. В конце концов, женщин поздравляют по случаю дня рождения, на Новый год, а женщин-следователей еще и в День работника следственных органов. Зачем придумывать что-то еще? Но поскольку возможности допросить (желательно с пристрастием) и Клару Цеткин, и Розу Люксембург у доблестного генерал-майора не было, он справедливо полагал, что надо использовать сложившиеся обстоятельства себе же на благо. Ведь Восьмое марта промелькнет достаточно быстро, а вот приятные воспоминания об этом дне, если как следует постараться, могут остаться надолго. А это означает, что в глазах любимой Хомочки Дмитрий Романович еще долго будет выглядеть галантным кавалером, благородным рыцарем и элегантным джентльменом. А ведь их всех троих надо кормить, холить и лелеять, чем Хомочка и будет заниматься оставшиеся триста шестьдесят четыре дня до следующего праздника. Хотя нет, день рождения Хомочки, пожалуй, тоже придется вычеркнуть. Значит, триста шестьдесят три. Не так уж и плохо!
На самом деле Дмитрий Романович не был столь циничным и расчетливым человеком, как могло показаться со стороны. Утром он бесшумно выскользнул из спальни, спустился на первый этаж и занялся приготовлением традиционного праздничного завтрака — прежде всего потому, что ему это доставляло удовольствие. Он любил кормить Хомочку, особенно по праздникам, когда можно было никуда не торопиться и с душой отдаться любимому занятию.
На самом деле супругу Хованского звали Лидой, или, как к ней обращались окружающие последние лет двадцать, Лидией Юрьевной. Прозвище Хома, или же в ласковом варианте Хомочка, прикрепилось к ней еще со школьных лет и имело самое заурядное объяснение. Девичья фамилия Лидии Юрьевны была Хомянина.