— Заняться нечем?! У нас вибрация по компаунд-экранам! У нас, быть может, трещина в дьюаре! А они болтают! Штих, Семенов, Терешко! Детонаторы остыли?
Упомянутый персонал вытянулся по стойке смирно, поглядел вверх на галерею, а храбрый Штих ответил:
— Никак нет, товарищ инженер-капитан!
— Почему? Почему детонаторы до сих пор не в строю?! Исправить!
— Как же мы исправим, товарищ инженер-капитан? Стандартный режим отрабатывается…
— Я не-е-е знаю! Хоть ссыте на них, хоть друг другу в ладошки, а потом поливайте! Всё! Всем работать!
Свирепый и оскаленный командир БЧ-5 скрылся в корпусе, а Терешко развел руками и попросил нас гулять в другом месте.
— Ну вы же видите! — Извинился он. — У вас свое начальство, у нас свое. Вас БЧ-5 не тронет, а нас сгноит. Так что…
Терешко сделал жест, будто подметал что-то, мы «подмелись» — пошли скучать кто куда.
Я двинул по длинному коридору от двигательного, через четвертый отсек в пятый и на лифте поднялся на верхнюю обзорную площадку. Хотел посмотреть на звезды и предаться бытовым мечтам, на которые времени и сил катастрофически не хватало.
Обзорная показалось пустой — ряды кресел и ни одной волосатой макушки над спинками.
Но, обойдя их, я понял, что ошибся. Центральное седалище оккупировал товарищ Иванов, сгорбившийся над пачкой бумаг.
Он почуял меня и поднял глаза — уставшие, невыспавшиеся, красные.
— Андрей, — сказал он, и я невольно засобирался прочь, но следующая фраза меня остановила. — А ведь я был не прав.
— В чем, товарищ Иванов? — спросил я, переминаясь с ноги на ногу.
— Я настаивал до последнего, что ягну используют математический язык записи и общения. Математика — универсальное средство, одинаковое во всех рукавах Галактики. Химию с физикой я не учел.
— Ягну? — переспросил я.
— Ты присаживайся, Андрей, — Иванов указал на кресло подле себя. — Ягну — так называются наши недобрые знакомые. Эти самые. Стрелявшие в вас над Титаном, спасшие тебя в наотарском лесу, взорвавшие, наконец, Моргенштерн.
Я замер над креслом, а потом тяжело в него плюхнулся.
— Неужели книгу расшифровали?! — Воскликнул я.
— Расшифровали. Не думаю, что мы когда-нибудь сумеем перевести ее дословно, но некоторые смыслы нам открылись. Вот распечатка, — он потряс кипой бумаг.
— Так это же здорово! Разрешите полюбопытствовать, о чем книжка?
Иванов усмехнулся, погладил лысину, пролистнул листы и прищурился в мою сторону.
— А тебе зачем?
Я сделал такое лицо, что Иванову оставалось только расхохотаться.
— Ха-ха-ха! Ладно! Большого секрета нет — ты свой, тебе можно. Это не вполне книга. Это нечто среднее между дневником пилота ягну и комментариями к их… их, если можно так выразится, Библии. Насколько я понял из чтения, в их среде считается комильфо писать религиозные комментарии, перемежая с собственными мемуарами. Потом — когда и если — пилот умирает достойно, его записи увековечивают на золоте и хоронят вместе с ним.
У меня возникла тысяча вопросов. Две тысячи.
Еще бы!
Начальник наш замордовался настолько, что броня его непрошибаемая дала трещину, и наконец с ним можно потолковать, да еще по такому любопытному поводу!
В результате я задал самый идиотский вопрос.
— Пилот? А как его зовут, выяснили?
— Представь себе. В нашем понимании имен у них, судя по всему, нет. Есть позывной, который напрямую коррелирует с иерархическим статусом и заслугами. Наш клиент — очень и очень заслуженная персона, точнее, персоны. И звали его — или их — Позитрон Первый.
— Господи! Что за имя такое! — Удивился я.
— Физико-химическая азбука, Андрей. Они общаются на таком языке. Для них имя, скажем, Натрий Фтор значит не меньше, чем для меня Алексей Сергеевич Фомичев. Не меньше, а куда больше.
Далее Иванов пустился в нуднейшую лекцию о сложностях понимания письма чужаков, о чем я в меру своей испорченности поведал выше. Не дано мне понять подобные штуки. Философско-химическая подготовка хромает.
А потом пошло поживее.
— Разрешите вопрос, товарищ Иванов? — Спросил я, когда лекция выдохлась.
— Чего уж там, спрашивай. — Дозволил он и откинулся в кресле, глядя на звезды.
— Вот вы сказали: «Библия».
— Сказал.
— У них что, тоже есть религия? Неужто эти страхолюдины верят в Бога?
Иванов помычал, впервые на моей памяти затруднившись с выбором слов.