— Ты, Румянцев, не о том беспокоишься, — учил меня жизни Ревенко, когда я озвучил опасения.
Дело было в инструктажной на «Дзуйхо». Сразу после того, как мы подобрали Иванова, он нас осчастливил и отправился почивать. Авианосец пер через небесно-космическую твердь, выходя на разгонный трек, а мы понуро общались.
— Не знаю… Как по мне, так нормально беспокоится, — сказал Паша Кутайсов и закурил.
— Именно так, — Сантуш, вообще-то, не вполне конченый эгоист, но вот такие моменты чувствует весьма остро. — Форменное самоубийство. Диверсия на орбите Земли, да после того, что там учинили клоны… Там теперь мышь без разрешения не пискнет!
Мы выразили общее мнение и теперь смотрели на комэска. Над первым рядом кресел в инструктажной, которые оккупировала наша особая эскадрилья, сгустилась тишина. Артем встал, потянулся и присел прямо на пол перед возвышением кафедры.
— Негосударственно мыслите, парни. Вы вдумайтесь! Вице-президент Евростага — предатель! Это что ж там наверху делается, если докатились до такого?!
— Вовсе не единичный случай в мировой истории, — сказал я, намереваясь блеснуть образованием.
— Фигня, Андрей. Я сейчас думаю не об этом, а о том, что наше начальство может запросто ошибаться. Доказательств-то никаких! Вот возьмем мы его, а окажется, что парень не при делах. А его к тому времени поди и в расход выведут. Время военное, скорострельные суды и так далее…
— Да скорее всего судить его никто не будет — не тот случай, — сказал осторожный Настасьин.
— Слушай, Клим! — Ревенко был само спокойствие, сразу видать человека с государственным мышлением. — Вот ты представь… я не знаю… Вторую Мировую войну. Вот нашли в СССР большого человека, ну скажем наркома какого-нибудь… который столкнул лбами нас с Германией с целью отсидеться и поиметь выгоды после победы. Долго бы такой контрацептив протянул?
На правом фланге неожиданно громко хлопнуло откидное сиденье. Это поднялся Разуваев.
— Базарите, друзья. Нам приказ даден. И всё. Обо что теперь спорить? Ну вот, почесали языками и досвидос. Кто как, а я до койки, — развернулся и ушел.
И был абсолютно прав.
Приказ был, и он был однозначен. Мы же совсем не в том положении, чтобы наше мнение могло повлиять на практическую сторону вопроса.
— Твою мать! — Сантуш присовокупил к родному русскому матюгу длиннейшую фразу на испанском. — Вот просто предел мечтаний! На старости лет угодить на войну, да еще в натуральную штрафную эскадрилью!
— Камрад Комачо, разреши вопрос? — спросил Кутайсов, выпуская в подволок клубы дыма. — Я давно интересуюсь: вот ты португалец, судя по имени. А говоришь только по-испански — это с чего такой парадокс?
— Что? А! Какой я тебе португалец? Ну да, мой дед, Энрике Сантуш — португалец. А я родился в Буэнос-Айресе, Аргентина. Жил на Лючии. Учился опять в Аргентине. В Португалии ни разу не был, по-португальски ни слова не знаю. И в Бразилии не был тоже.
— Прикольно, — констатировал Паша.
Что еще прикольного в фактах биографии моего друга узнать не довелось, так как авианосец нырнул в Х-матрицу. А когда вынырнул, стало не до генеалогий.
Защищенная внутренняя связь, особенно правительственная, по традиции называлась аббревиатурой ВЧ. Хотя давно уже «В» и «Ч» наполнились другим смыслом — название выжило.
И теперь личный коммуникатор лорда Этли подмигивал сердитым красным глазом, сообщая, что кабельная связь требует его к себе. Сэр Роберт нехотя встал из-за стола, за которым работал уже часов пять, не разгибаясь, и потер глаза.
— Громкая связь.
Трубка заговорила.
— Сэр Роберт, вас вызывают.
— Кто, Саймон?
— Агалатов, звонок по ВЧ.
— Вижу, что по ВЧ… В чем дело?
— Не изволили сообщить.
— Переведи звонок на мой кабинет.
— Слушаюсь, сэр Роберт.
Через несколько секунд оживет другой аппарат. Архаичный. Стационарный коммуникатор. Пластиковый корпус, трубка на проводе, ровно одна клавиша и золоченый герб Объединенных Наций. Невозможная, почти античная древность — тень власти. Для понимающего человека — очень круто.
Сэр Роберт имел такую специальность — все понимать. Потомственный политик, так что иначе нельзя.
Лорд Этли не пожелал покинуть родовое поместье, когда началась война. Его старый, тяжеловесно роскошный дом в усадьбе Ферелин-Хаус, Эссекс, был его рабочим местом много лет подряд. И он остался.