Ржёт. А Анечка смотрит на своего "утопленника" со слезами… Потом вспоминает что-то:
– Тётя Клава просила… Её начальник Николай Петрович просил Василия Иосифовича помочь в военную академию поступить. Вот Сталин подписал направление. Скоро "Кинштейн" учиться уйдёт на подготовительные курсы. Клавдия Петровна хочет ему песню спеть. Про возвращение в строй. Может вспомнишь…
И, хитрО так улыбается…
Она догадалась, что ли… Да ну нах…
Беру блокнот у Колобка, слюнявлю карандаш, пишу слова.
– Аккорды сам подберёшь…
Отходим в уголок, где я поначалу тихо, а потом и громко начинаю петь представляя, что мне подыгрывает симфонический оркестр…[28]
Тут спустившаяся со второго этажа немолодая медсестра, дождавшись окончания песни, покачала головой и прокричала в коридор:
– Больные и выздоравливающие – по палатам. Вечерний обход.
Перед тем как выйти на мороз, Аня залезла в карман и достав мандаринку протянула мне. И прижалась, как кутёнок ищущий ласки. Колобок увидев в моей руке тайный символ Нирваны фыркнул:
– Ну вы блин даёте…
– Дурак, – сказала ему Анечка сделав страшные глаза. Обернулась и уже ласково мне:
– Поправляйся, Юрочка. До завтра.
Глава 13
Предел тупости – рисовать яблоко как оно есть. Нарисуй хотя бы червяка, истерзанного любовью, и пляшущую лангусту с кастаньетами, а над яблоком пускай запорхают слоны, и ты сам увидишь, что яблоко здесь лишнее.
Не такое это простое дело – ходить в гости! Когда мы идём, главное делать вид, что мы ничего не хотим.
7 февраля 1950 года.
Утром звонил Изотов спрашивал как я. Сказал ещё, что Пучков вчера заболел. Температура тридцать восемь. Из дубля ВВС ещё одного вратаря вызвали.
Хреново. Так и до меня очередь дойдёт. Это будет просто позор.
Хожу на процедуры, на осмотры. Вроде, кругом здоров. Особенно для семидесятилетнего. Хе-хе. Очередь нашей палаты на "свежие" прошлонедельные газеты будет завтра. Рыбаковский "Кортик", что вчера принесла Анечка пошёл по рукам. Сейчас Денисыч читает. Задолбал своими вопросами. Не удивительно. У мужика четыре класса образования. Читает по складам. Остальные от делать нечего травят байки. Вот очередная:
– В сорок четвёртом над Западной Украиной лётчика из нашего полка Миху Девятаева сбили. Тот в плен попал. Как потом оказалось на немецком аэродроме работал. И вот он в начале сорок пятого со своими пленными товарищами у немцев бомбер угнал и на нашей стороне сел.
– И чё? Орден дали?
– Не, в спецлагерь отправили. А за Миху и наш героический комдив Покрышкин и комполка Бобров просили. Да, что там… Комполка Бобров – мой земляк из Луганска. На двух войнах больше пятидесяти самолётов сбил. А Героя не дали. Покрышкин до сих пор в полковниках ходит. Вроде как с молодым Сталиным поцапался.
– Но-но. Разговорчики, – вставил своё замполит капитан Краев, – Не распространять слухи, а то на карандаш возьмут.
Тут другой летун включился.
– А у нас над Западной Украиной тоже Миха только Лиховид геройство совершил. Не сдался в плен бандеровцам у сломанного самолёта, отстреливался до последнего. А те его сожгли заживо. Лиховиду посмертно Героя дали…
Под такие вот разговоры проскучал я до вечера. А вечером приехал Изотов. Вышли в коридор. Тот сразу мне врубает новость:
– Всё хорош лечиться. Завтра на тренировку. Коротков кипятком ссыт.
– Что? "Даугаве" просрали?
– Просрали… Василий Иосифович так в раздевалке орал… Мне тоже досталось. Типа это я тебя в госпиталь послал, а на воротах стоять некому.
Пока подписывал бумажки, Коля мне поведал об игре:
– Вышли мы бодро. Думали – шапками закидаем. А хрена… Они отбиваются всей пятёркой. Что ни контратака – нам банка. Первый период продули 2:4, второй 2:3. На третий Коротков нового вратаря выпустил. Встал Саша Осмоловский. Период выиграли 2:1, а игру проиграли 6:8.
На выходе сталкиваемся с Пилюлей. Оказывается она у главврача напросилась на работу в ночную смену.
– А я хотела с тобой подежурить, – говорит подруга, и вкладывает мне в ладонь мандаринку.
– Ну, всё голубки. Закругляйтесь. У меня дел ещё полно. – кричит от машины Изотов.
– Ну, пока, – говорю глядя на разноцветное пилюлино окологлазье.