Командир роты Оскерко предупредил своих парней:
- Первый залп вверх... Слушай мою команду! Пли!
И тут же "женщины" попадали в снег. Попадали так, как это могут делать только хорошо обученные солдаты. Распеленали они и своих "детей" - пулеметы и минометы. Оскерко не успел подать другую команду - упал, обливаясь кровью.
Над головой Марата несколько раз проносились свинцовые шмели, пока примчался он к штабной избе, ставшей командным пунктом боя. Спрятал своего рысака Орлика за домом. Тут же встревоженно топтались еще две оседланные лошади. Их хозяева, связные партизаны, лежали рядом с командиром бригады, вплетая в нарастающий гул боя длинные очереди своих автоматов.
Марат, сорвав с плеча автомат, быстро пополз к комбригу. А немцы начали уже забрасывать деревню минами. Огромным факелом вспыхнула старая мельница, загорелись крайние избы. Из-за грохота и свиста Марат не слышал голоса Баранова, который что-то говорил связному Прокопчуку. Но вот Прокопчук повернулся, пополз назад. Вскочив на своего коня, он чуть не с места пустил его в карьер. Перемахнув через небольшую ограду, конь понес связного полем к сосновому лесу. Вражеские пули секли это поле со всех сторон.
Прокопчук не успел преодолеть и половины пути. Падая, зацепился ногой за стремя, и конь долго тянул связного за собой. Потом и конь упал в снег.
Марат сразу догадался, куда был послан Прокопчук. В семи километрах от Румка стоял отряд имени Фурманова. Фурмановцам было очень удобно зайти в тыл немцам. "Нужно им обо всем сообщить!" Мальчик хотел было уже ползти к Орлику, но командир увидел его:
- Вернись, Марат! В укрытие!
Почему-то лучшим укрытием мальчик посчитал невысокий снежный сугроб, за которым лежал комбриг и в который часто втыкался горячий свинец.
Марат слышал, как второй связной просил:
- Разрешите мне, товарищ комбриг. Я попробую... Много там наших немец положит. Разрешите!
Лишь только всадник выскочил из деревни, как партизаны ударили по фашистам изо всех пулеметов, чтобы огнем прикрыть смельчака. Однако и ему не было суждено преодолеть гибельное поле.
Горело уже десятка два изб. Из-за дыма Баранову тяжело было вести наблюдение. Но по стрельбе и взрывам можно было предполагать: не сладко приходится партизанам. Санитары уже подтащили к штабу и спрятали за его стенами человек восемь раненых.
Один молодой партизан, разорвав зубами рукав телогрейки и оторвав рукав рубахи, начал сам перевязывать себе рану на левой руке. Время от времени раненый брал здоровой рукой горсть снега. Ком сразу делался красным, потому что здоровая рука также была в крови. Парень жадно ел красный снег.
Рядом, свесив с самодельных носилок руки, лежал без шапки разведчик Саша. Ни кровинки не было в его лице. Полураскрытыми безжизненными глазами глядел он на лес, в который нужно было кому-то проскочить.
Не спрашивая ни о чем командира, Марат решительно пополз к своему Орлику.
- Подожди, малец! - Баранов глянул мальчику в глаза. Они были не по-детски суровы, но спокойные и решительные. - Береги себя, слышишь? Береги, родной... Скачи прямиком, так вернее будет. Мы тут тебя прикроем... Ну, давай руку, сынок.
Протянув руку, Марат почувствовал, как к его разгоряченному лицу крепко прижалась колючая щека, сухие шершавые губы.
Стреляя по врагу, командир все время подымал голову, чтобы глянуть на поле, по которому летел крылатый всадник. Его почти не было видно. Он так прижался к шее коня, что, казалось, сросся с ней. До спасительного леса оставались уже считанные метры, когда Орлик неожиданно споткнулся. Сердце у комбрига сжалось. Похолодев, закрыл Баранов рукой глаза: "Все!" Но вот он снова глянул на поле: "Так нет же! Нет!"
Конь продолжал лихо нестись вперед и вперед. Рывок! Еще рывок!
И все, кто наблюдал за Маратом, закричали "ура!".
Когда у гитлеровцев за спиной неожиданно появились партизанские всадники, их "маскарад" можно было считать завершенным. Марат выручил тогда боевых товарищей.
А через два месяца парень вместе с начальником разведки штаба бригады Владимиром Лариным был послан в разведку.
...Деревья уже стояли, будто осыпанные зеленым пушком. Тишина царствовала в лесу. Слышен был даже шорох птичьих крыльев над головой. Кони бесшумно ступали по мягкой, будто вспаханной, земле.
Пока разведчики пробирались по заросшей хилым молодняком просеке, стемнело, пошел теплый дождь.
Хотя и сгустились сумерки, Владимиру с Маратом все же удалось различить впереди деревеньку Хороменское. По всему видно, фашистов в ней не было. И все же Ларин решил переждать до полной темноты, чтобы никем не замеченным пробраться в Хороменское.
Разведчики надеялись получить в деревне кой-какие вести от связного Игната Фомича. И нужно было еще вручить Фомичу пакет свежих листовок, отпечатанных накануне в подпольной типографии.
Деревенька, казалось, вымерла: ни звука, ни огонька. Но разведчикам известно: тишина бывает обманчивой, особенно ночью. Вслушиваясь в тишину, вглядывались в темноту до рези в глазах. Марат нащупывал гранаты за поясом. Орлик ступал осторожно, будто понимал: в разведке он. Огородами подъехали к избушке, ничем не отличавшейся от десятка других, старых, слепых изб.
Ларин трижды стукнул рукояткой нагайки по косяку. Тишина. Слышно даже, как стекают с соломенной крыши дождевые струйки на землю.
Владимир постучал более настойчиво в дверь избы. В темном окне поплыл огонек свечи, и дверь открылась.
- Тяжело тебя разбудить, Фомич, - вместо приветствия сказал партизан.
Старик, стоя на пороге, закашлялся, загораживая согнутой ладонью свечу.
- Думал, они, поганцы, - сквозь кашель сказал дед. - Вас же я сегодня не ожидал... Да заходите же в избу, чего мокнете?
Разведчики сели на скамью, не раздеваясь, только шапки сняли. Ларин вытащил из чугуна, стоящего на столе, пару неочищенных картофелин, положил одну перед Маратом. Но есть мальчику не хотелось. Очень хотелось спать. Заметив, что его друг еле сидит, Владимир предложил: "Приляг, Марат, поспи. А мы тут с Фомичом потолкуем".
Не раздеваясь, Марат, как сноп, свалился на резко пахнущий кислой овчиной и печеным хлебом хозяйский тулуп.