– Иностранцы не понимают, албанец понимает такие вещи с полуслова.
– Какие вещи?
– Дурная земля. Даже не земля, а… – тут агент произнес какое-то слово по-албански: странное сочетание шипящих звуков. – Это ИХ место. Живым там делать нечего, иначе беда. И дело даже не в вере, не в традиции, это здесь просто не обсуждается. Об этом вслух не говорят.
– Ничего не понимаю. – Сокол закурил. – Традиции, не обсуждается… Совершены тяжкие преступления, военные преступления, а вы – наш сотрудник и, по сути, укрываете…
– Я никого не укрываю. Я честно пытаюсь оказать вам содействие. Я утверждаю, что никаких военнопленных в Крум бойцы Печа привезти не могли.
– У нас точные данные. Люди пропали, погибли. Мы собираемся это проверить там, на месте.
– Я не спорю: кто-то из этих несчастных мог встретить свою смерть… там. Но вам не следует туда ездить, – тихо сказал учитель.
– Мы поедем в Крум, а вы поедете с нами.
– Нет. Ни за что.
– Мы доложим руководству, что вы отказались, – сказал Приходько.
– Я… я не могу. Если я поеду… даже если я вернусь, я буду вынужден уехать из села, все бросить. Я стану изгоем здесь.
– Но почему? Вы же взрослый образованный человек. Объясните нам.
– Вы иностранцы. Иностранцам это сложно объяснить. Видите во-он тот дом, там, наверху?
Приходько поднял глаза – мощенная булыжником улица, велосипедист, столбы с провисшими проводами, веревки с бельем, которое полощет ветер, и дальше над всем этим горы, а над их вершинами – то ли туман, то ли облака. Еще четверть часа назад небо было чистым и ясным, и вот уже что-то натянуло с севера. Какую-то муть.
– Кажется, дождь собирается, – жизнерадостным тоном Пятачка оповестила Рая Чистякова.
Она отчаянно скучала, не понимая ни слова. Пила свой кофе, благоразумно отказавшись от жирной подозрительного вида шаурмы. Грызла печенье из выданного сухого пайка. Она была разочарована: что в Требиште не оказалось базара, никаких поделок для туристов – ничего, что можно было бы привезти в качестве албанского сувенира.
Дом, на который указывал агент, был высоко – развалюха с проваленной крышей, с зияющими дырами окон.
– Его давно бы сожгли, но боятся, что пожар пойдет вниз, трудно тушить и пострадает все село.
Подошел хозяин кафе, что-то спросил.
– Не желаете пообедать? Он поджарит виршлу на углях, это колбаса, очень вкусно, я советую, – усмехнулся учитель Лека. – У него и ракия найдется. Все лучше, чем ехать туда. – Он жестом задержал хозяина кафе, показал на дом-развалюху. – Мне сорок, я помню тех, кто жил в том доме. ОН… он был старше нас… В семьдесят втором это было… да, точно… в семьдесят втором, ему тогда было двенадцать… У него было прозвище смешное Карамель, он любил сладкое…
«Кто знает, чем была Албания в 72-м? Наглухо закупоренная от внешнего мира страна. Мы ее, кажется, в школе по географии даже не проходили, – подумал Приходько. – Вроде и нет такой страны совсем».
– Его отец был партийный, возглавлял ячейку, у них в семье было много детей – кроме старшего по прозвищу Карамель, еще пять сестер и совсем маленький братишка – трехлетний. Всего семеро. Их мать умерла родами. Их всех считали детьми албанского народа, потому что отцу было некогда с ними возиться, он вечно был в разъездах, выступал на собраниях. Однажды он приехал из Шкодера и объявил, что организует в Крумском ущелье кооператив – животноводческий, кажется. – Учитель Лека покашлял в кулак. – Я сам этого, конечно, не помню, мал был, слышал потом. Эта история… о ней тут у нас не забывают. Ему говорили – старики говорили, что Крум – плохое место, что скот там не выживет, но он ничего не хотел слушать. Упрямый был человек. Местные все наотрез отказались, тогда он привез наемных рабочих, пастухов из аромунской[1] общины – откуда-то из долины. Было лето, каникулы, и он послал туда и Карамель… Я его хорошо помню, хотя и мал был. – Он обратился к хозяину кафе, и тот тоже кивнул – нехотя. – Вот он тоже помнит, он и Карамель были ровесники. Карамель находился в Круме около недели, считалось что это что-то вроде производственной практики. Что там было – я не знаю, никто из наших не знает. И куда делись пастухи-аромуны, тоже неизвестно. Тут у нас в селе потом было много полиции, когда ЭТО началось…
– Покороче, нам пора ехать, – нетерпеливо перебил Сокол. – Вон какие тучи, только грозы еще нам не хватало.
– Пожалуйста, выслушайте до конца, иначе я никогда не прощу себе, что не сумел отговорить, удержать вас, – тон агента изменился. – Что там случилось с ними со всеми в этом Круме, неизвестно. Скот, который туда пригнали, потом видели в разных местах – овец, коров… Через неделю Карамель появился в селе. Среди бела дня он шел по этой вот улице к себе домой. А там были только маленькие сестры и трехлетний братишка. Он зашел в дом, потом соседи услышали крики. Кричал ребенок, жутко кричал… Соседи выбили дверь. Карамель… он был там, в комнате. А его брат – он был у него. Карамель вцепился в него, как в свою добычу, – изорвал ему все лицо, откусил нос. Когда соседи ворвались, он не перестал терзать его, как волк, как бешеная собака. Там все было красное, липкое, а он – этот мальчишка… этот проклятый навечно… он чавкал и причмокивал, сосал, как пиявка, словно это было сладко – сладко… как карамель, которую он так любил. Прибежал полицейский, прибежал начальник отряда самообороны – вот его отец, – учитель снова кивнул на хозяина кафе, – они пытались с ним справиться, связать его, но куда там – он вырвался и убежал. Его искали… Перестали искать после того, как из больницы пропало тело его трехлетнего брата…
– Как это пропало? – спросил Приходько.
– Пропало. А потом одна за другой в течение нескольких ночей пропали и все девочки, сестры. Их хотели отвезти в Шкодер, но не успели.
– А их отец, этот партийный деятель?
– Он вернулся из города, когда все уже было кончено. Он понял, что он натворил. Что люди не простят такого. Он застрелился из ружья. Знаете, для него это был самый лучший выход. Иначе бы он тоже, как они…
– Что тоже? – Приходько встал. – Слушайте, я напишу рапорт майору Баерзу о том, как вы выполняете свои обязанности перед КЕЙ ФОР.
– Вот он, – агент ткнул в хозяина кафе, – видел ИХ. Он расскажет вам.
– Ну? – Приходько смерил хозяина кафе взглядом.
Короткий переговор по-албански.
– За деньги расскажет. – Учитель кашлянул. – Десять долларов достаточно.
Сокол с грохотом отодвинул стул. На его смуглом лице было написано: все, с меня хватит этой комедии! Но Приходько решил выдержать до конца. Не то чтобы ему было интересно (он давно вышел из возраста, когда интересует ВОТ ТАКОЕ), не то чтобы оперативный опыт ему подсказывал – стоит, стоит послушать, а так… просто так. Это было что-то похожее на импульс, только вот он не понял – внутренний или внешний. Он достал из бумажника купюру и протянул ее хозяину кафе.
Тот вернулся к стойке, принес бутылку ракии, стаканы, налил всем, выпил сам. Голос у него был хриплый. Учитель Лека переводил:
– Это произошло через два месяца поздней осенью. Здесь, в селе, были мобилизованы все мужчины в отряд самообороны. Его взял с собой отец на ночное дежурство, он был старший отряда. Они ехали верхом. Было не так уж и поздно, хотя осенью рано темнеет. Они услышали рев скота и увидели у дороги несколько коров – из тех, что когда-то пригнали в Крум на пастбище. Коровы были все в мыле и мычали… А потом они с отцом увидели… Одним словом, на коров шла охота – там, в горах. Только охотились не волки, не шакалы, а… Их была целая стая. Он говорит, одна тварь на его глазах вспрыгнула корове на холку и впилась в шею, они повалили свою добычу в траву и начали пожирать живьем, растаскивая по траве кишки. Он говорит, отец заорал не своим голосом «Беги!» и хлестнул его коня плеткой. Тогда, в 72-м, здесь не было машин, только быстрый конь мог спасти…