— Распланируем завтрашний день? — сказала Ксения и повернулась к спутнику.
— No problem! — ответил Александр и вынул из барсетки блокнот с ручкой.
— Встанем пораньше и съездим в Павловск.
— Не лучше ли в Петергоф?
— Давай, куда будет ближайший автобус, туда и рванём… К одиннадцати вернёмся в Питер. Днём — Исаакий, Михайловский дворец, Храм на крови, Летний сад, побродить по старым улочкам, по набережным Невы, Фонтанки. Вечером — в консерватории, оттуда сразу в аэропорт.
— Сразу после обеда предлагаю переместиться на Литейный, там есть букинистические магазины, где поискать по списку книги Петру Николаевичу — очень важно выполнить его просьбу.
…Петр Николаевич сразу по достижению пенсионного возраста с честью ушел на заслуженный отдых и взялся за объёмный писательский труд, в котором замыслил на судьбах реальных людей показать тогдашнюю высоту человеческого духа, воплотившуюся в постройку уникального предприятия, и в собственные яркие жизни, где любовь и дружба получили не менее уникальное развитие. Это не будут мемуары, интересные сотне-другой людей, — будущая книга соединит и крепкий художественный стержень, и эксклюзивную документальную основу, и обязательно романтическую философию.
Поэтому и был дан наказ разыскать прижизненный труды Мориса Метерлинка, Ибсена и другое. Свое рабочее место Петр Николаевич освободил конкретно под Александра, которому передал ценные собственные практические знания: и в его годы быстрыми темпами развивались НОТ (научная организация труда), АСУ (автоматизированные системы управления), сейчас — почти тоже самое, но другими словами и на другом уровне…
Ксения снова взялась за чтение, но севшая рядом размалеванная вульгарная девица с сигаретой в зубах на пару с тусклым джинсовым юнцом, сбила с прежнего настроя.
— Бабок нет. На что отрываться завтра? Пойти родичей тряхануть, — вяло прошепелявил юнец. — Чёй-то непруху пошла сплошняком, хоть вешайся.
— А я слезаю с дури. Меня вот эта фишка прибила, — быстро сказала девица и вынула из сумки книжку. — Прикинь, какое название «Мамзель Жюли в Питере. Из серии: Кошка, которая гуляла сама по себе с алой розой под хвостом».
— Чёй ты за беспонтовку взялась? Че крыша протекла?
— Не гони!
— Вставляет?
— А то! Читаю и ловлю кайф, прикинь: такой расколбас, что прусь как от кокса!
— Ни фига себе! И не плющит?
— Ты сам почитай!.. Уедешь!
— Кумару в придачу нарыть бы… Давай хоть табачку…— юнец взял изо рта девицы сигарету и жадно затянулся.
Ксения с презрительным недоумением смотрела на парочку, через слово понимая их разговор. Томик Блока нечаянно выскользнул из рук и упал под ноги в лужу грязи. Ксения в ужасе закрыла лицо ладонями.
***
В Париже, между тем, не успев осушить слезы, Жуля заслышала шум шагов в прихожей. Удивилась: проворнее ветра слетал голубчик. Глаза подняла — и ахнула. Стоит перед ней тот, кого малохольным называла… Однако, теперь глазами сверкает, роста высоченного, волосы волнами вьются вокруг бледного чела. Схватила Жулия газету, на фото глянула и на пришельца. Это он, один к одному он! Александр Блок! Бухнулась от страха на колени, завопила:
— Не виноватая-яяя!
— Отчего ты, Дева Срамная, имя моё всуе поминаешь? Небылицы обо мне и сотоварищах по славному литературному цеху распространяешь. Зачем расписываешь, как якобы я клиентом был у тебя? Подло так подсаживаешься к нам, чьи имена не сотрёт время. Ужели не разумеешь, что прежде чем взяться за перо, совесть и талант не мешало бы поискать в себе. Ужели не знаешь, что Муза, точно верная жена, не потерпит измены, да с такой еще, в которую как в помойное общественное ведро сливают похоть. А куда мы без Музы?! Кому абсент, а кому звенящее слово греет душу. Напомнить тебе, что сказал наш брат француз Мопассан о неуместной женской близости, что тупит писательское стило…
— Не моя в том вина, что грязно присоседилась я к имени твоему. Это она, она сумятицу вносит. Газетчица она, их много таких, что историю заново переписывают, ко мне в товарки набивается. Давай, говорит, бестселер тиснем с тобой о твоей не пыльной работёнке. Я не прочь, но только, всё как было, без всяких там литературных выкрутасов… Здесь газетчица, в соседнем номере, тоже Жуля, только фамилия другая не то жидовская, не то чухонская — а может быть и французская. Они французы, — мамку её за ногу, — букву Р одинаково, как и евреи, произносят: язык по-другому изгибают.