— Зови!
Так громко крикнула Жуля, что барыня незамедлительно вошла, и тут же в коридоре послышались гулкий ровный шум как отсчет метронома, громче с каждым ударом.
Барыня была неопределённого возраста, некрасивая, но не лишённая некоторого шарма. Удлинённая талия, пухлые пальчики в широкой ладони, утонченное личико невинной девушки с плутовской улыбкой, змейкой кривившей рот.
— Пакостно даже смотреть на тебя, вижу дьявольский отблеск позади тебя… Россия! Когда очнешься ото сна?!
Шум в коридоре нарастал, и вот открылась дверь и вырос на пороге точно глыба… Кто думаете вы пожаловал сюда? Кого еще подняли на ноги? Глаза закройте и скажите. Кто отгадал, тот молодец… Да, други мои, именно так бесценные мои читатели, явился он — подпольный герой русской культуры, два века известный всем и каждому, феномен русской натуры, славный продолжатель образов Баркова — «…собою видный и дородный, любой красавице под стать, происхождением благородный — его Лука Мудищев звать… Не отыскать на целом свете такой балды. Сама Матрёна обомлела — ну впрямь пожарная кишка…»
Лука с почтением поклонился Поэту, вперил взгляд в двух дамочек и пророкотал:
— Эти пипетки якобы с братьями нашими из Вечного Литературного Дома амурные дела имели? А про меня забыли! Айяяй, девули! Сынок мой Игнат сейчас заявиться. Сам попросился, давно не тешился, удаль свою не выказывал, чтобы продолжить летопись нашу. Весельчак и добряк он большой.
— Вам сподручнее, Лука. А мне еще к набережной Невы успеть, там двое тружеников милых что-то пригорюнились. — И как блики северного сияния исчезла тень Поэта.
Чудный звон врывался в прихожую. Да и не звон — а целая какофония звуков, когда музыканты перед началом выступления проверяют настройку инструментов. Здесь слышалась и серебряная россыпь литавр, буханье барабана, визг скрипок, и плавные рулады флейты.
Лука и барышни застыли в недоумении, нарастающем с приближением дивного оркестра. Хлопнула входная дверь, и занял пространство комнаты славный малый Игнат Мудищев — неизвестный доселе никому, достойный отпрыск рода Луки. Синеокий, златокудрый, косая сажень в плечах — чем не богатырь земли русской! Да еще одним бесценным наследственным даром наделён!
Громовой хохот Луки оборвал стук, бряк, визг и скрежет, а барышни от удивления упали на диван. То, что у Луки нарекли пожарной кишкой, то, что мамзели кличут пи-пи, заглядывая милым в штанишки, у Игната было… чтобы вы думали… — было дуло новейшего нанооружия, подобие могучей напрягшейся руки с растопыренной красной ладонью. Да что там! Это был брандспойт пожарной машины, призванной тушить пожар любви.
И на этом уникальном мужском достоинстве, окостеневшем от вечного снедающего желания пустить сей аппарат в действие, висел двадцатилитровый бидон, доверху заполненный чистейшим самогоном. И в каждой руке Игната ещё по полному ведру той же ядреной хмельной водицы. Бидон болтался из стороны в сторону, обивая косяки и стены, и бряцая по ведрам. Во всё лицо Игната сияла белоснежными зубами голливудская улыбка.
— Игнат, зачем столько самогона? Мы ж с тобой в завязке!
— Искупаем перед употреблением барышень, как гусары — в шампанском. Весь парфюрм раствориться в чистейшем спирте, вот и будет шампань. Погудим на славу!
— А не тряхнуть ли и мне стариной? Тщилась покалечить меня вдова-купчиха. Здесь в запредельных краях восстановились силы мои. Дебют, что ли произвести? Да-с, это точно-с; похвалиться могу моим… Но впрочем вам, мадам, самим бы лучше убедиться, чем верить (и не верить) слухам и словам. Ну что, девули, начнём по капельке, по стопочке, по крошечке. Рядышком усядемся, с одной лишь мыслью поскорее главное начать. Глазёнки вижу загорелись… Зачем, вам девчонки писательством себе и другим мозги пудрить? Уж если мы охочие до одного дела — давайте до конца изопьем эту чашу в натуральном мотиве…