У соловья это получается, у кенаря — нет. У пары молодоженов за стеной, чуял дед, любовный запой пройдет по хрупким зачаткам души опустошительным ураганам. Дед, и сердясь, и кручинясь, и досадую, бил кулаком в стену. Лишь на минуту стихала какофония сладкозвучья. Приходила бабка, с порога швыряла в деда колкие слова:
— Что буянишь? Чего долбишь в стену как дятел? Сонные таблетки дурость твою не могут утихомирить?!
— Ты никак не можешь понять, прошмандовка старая, что живем мы ради высокой цели.
— Ты мне эту цель не можешь толком изъяснить, неужто молодым хочешь растолковать? Стучишь для чего? Чтобы пришли они к нам? И ты перед ним как мудрый дед из Берендеева царства будешь умности баять?
— Почему бы и нет?!
— Да уж больно видок у тебя страшен!
— Болезни да боли видок исковеркали, но душа как булатная сталь крепнет от ударов кузнеца-судьбы. Неужели, старая перечница, не понимаешь, что жить мы будем вечно!
— Когда ты это стал понимать? Когда восемьдесят годков стукнуло?
— Вот в этом и беда, и твоя и моя! Поздно поняли, что живем для вечности. Оттого и хвори терзают нас? Не хочу, чтобы у молодых такая же старость была.
— Ты детям своим не смог объяснить. К чужим-то зачем лезешь?!
— Да не смог. Уехали дочка и сынок в дальние страны за лучшей долей. Пропали где-то, за такой, быть может, стеной кувыркаются сначала от радости, потом от боли. Кругом эти стены, двери! До бронированных дверей додумались… решетки на окна крепят… домофоны на подъездах… мой дом — мой крепость… от кого прячемся по углам и норам?!
Дед распалил себя не на шутку. Бабка примолкла, встревать — дороже встанет. Евграф соскочил с кровати. Прыть молодецкая появилась у старика. Походка бодрая, глаза блестят, плечи расправлены. Такого всплеска жизненной силы лет двадцать не видела бабка.
Евграф со сноровкой оделся в костюм и белую рубашку, повязал галстук. Надел чистые носки и новые туфли.
— Куда? — вякнула бабка.
— На кудыкину гору. Схожу в подвал за гармонью. Ты приоденься. Вместе пойдем.
— Куда пойдем? Таким франтом ты на встречи ветеранов ходишь. Время посмотри сколько. Четыре часа утра. Куда в такую рань?
— В гости пойдем к молодым.
Дарья покачала головой. Опять у старика заскок. В подобных ситуациях нельзя гневить. Зацепку в логике суждений нужно отыскать, чем и вернуть к здравомыслию.
— Знаю, о чем думаешь?! Рехнулся, думаешь, старик. Ничего подобного. Жди меня здесь одетой. Приду ровно через десять минут и пойдем в гости.
Дарья скрестила руки на груди. Евграф взял связку ключей, аккуратно прикрыл дверь за собой. Неторопливые размеренные шаги как будто не предполагали грядущей беды. Как будто…
Настенные часы отсчитывали секунды и минуты, как тот кузнец, что кует булатное тело души. Дарья оделась, чтобы идти на поиски мужа, если не придет через пятнадцать минут. Но супруг вернулся минуту в минуту. Вернулся с гармонью, что кружила девчатам головы. Во всё лицо улыбка рубахи-парня, любимчика вечерних посиделок, веселого гармониста, шутника и балагура.
Певучая гармонь на груди Евграфа, а вот в руках — Дарья обомлела! — в руках оранжевая бензопила «Дружба». Её дед также владел в совершенстве. Был он мастер на все руки. И с металлом умел работать, и с деревом, и с душой и сердцем.
— Какого ляду бензопилу притащил? — Дарья начал душить испуг.
— Пучему мы должны ходить козьими тропами, открыть семь дверей на пути к желанному. Пойдем напрямки!
— Это как?!
— Забыла, что был мастером тютелька в тютельку прорезать дверной проем в срубе из тридцатисантиметровых бревен. А в стене из бруса сделать проем, как чихнуть два раза.
Дарье сделалось дурно, рассудок у неё погрузился во мрак.
***
Кирилл двигал телом сверху вниз. Дина извивалась в неистовстве плотской любви. Побиты все рекорды глубины удовольствия, оргазм шел за оргазмом. Сердце разрывалось от счастья. Из горла вот-вот исторгнется вопль победившего сладострастья… но что это?