Но все эти препятствия, творимые природой, не замечались белыми — их души пели. Свобода!
С обеих сторон широкой тропы горбились холмы, заросшие косматыми, с жёлтыми каёмками, банановыми пальмами, папоротником, мескитовой порослью и низковатым кустарником с пышными цветами, белыми и розовыми. Кровяными мазками пламенела бугенвилея.
Неожиданно лес выпустил бледнолицых из своих зелёных объятий, выталкивая маленький отряд на илистый берег, поросший ивами и редкой травой. Мелкое озерцо плескало в могучие корни красных деревьев — огромных, в четыре-пять обхватов. В расщелинах их коры благоденствовали орхидеи, свисая роскошными фестонами, а корни этих гигантов переплетались и давали неисчислимое количество узловатых отростков, протискивавшихся между папоротниками и осокой — попробуй пройди.
С верхушек деревьев неслись ужасные, пронзительные вопли паукообразных обезьян и ревунов, скакавших по лианам и швырявших в людей ветки и кожуру.
Беглецы всю дорогу мчались, а посему притомились. Олег сделал краткую остановку.
Громко сопя, его товарищи проверяли трофейное оружие. Увы, в прихваченных подсумках пороху нашлось очень мало, равно как и пуль. Два-три залпа — и мушкеты можно выбрасывать. Или тащить эти бесполезные железяки, памятуя об их стоимости.
— Ну что, великий и ужасный? — спросил Сухов, отдышавшись. — Как жизнь?
— Когда тебя схватят мои воины, — глухо ответил Кан Балам Икналь, — они привяжут тебя к столбу, чтобы изжарить на медленном огне.
— Мечтай-мечтай… — похмыкал Олег. — Мне, знаешь ли, тоже ведомо будущее, и вот что я тебе скажу. Не будь ты дураком, не распыляй ты силы и средства в помощь ближним и дальним, то вполне бы мог засветиться для истории. А ты — растяпа редкостный! Вместо того чтобы пуэбло мутить да всяких арауканов бунтовать, ты бы лучше своему народу волю вернул. Укрепился бы, прогнал бы испанцев, вот тогда и занимайся «экспортом революции»! А ко мне ты чего прицепился? Да если бы ты тихонько сидел в своём Ковохе, я бы и не узнал, что среди краснокожих тоже хватает дурачья! На кой чёрт ты мне сдался, скажи? Ты же сам, собственными руками, похитил меня, подвёл к себе и сделал всё, чтобы я захотел отнять у тебя твою паршивенькую жизнь — с твоей же помощью! Понимаешь хоть, какую глупость ты совершил? Доходит до тебя?
Сухов махнул рукой, оценивая степень тупости собеседника, и отвернулся.
— Стерегите, — обронил он.
И снова в путь, то шагом, то бегом. Индейцы были рядом, для них перебить беглецов — это пара пустяков, но касик служил этаким волшебным щитом, прикрывавшим Олега со товарищи от стрел и копий.
Растратив все боеприпасы, чтобы отбиться от настигавших индейцев, бледнолицые углубились в лес, следуя к горам Майя, что возвышались на востоке, отделяя равнину Петен от моря.
Вечером Сухов увидел множество костров, разгоравшихся между скал и перелесков. Обложили…
— Сюда идёт воин, — сообщил зоркий Ташкаль. — Один и без оружия.
Вскоре Олег и сам разглядел одиночку в богатом уборе из перьев.
Вот он остановился, не дошагав до лагеря беглецов сотни футов, поднял открытую ладонь, демонстрируя мирные намерения, и непринуждённо сел.
— Он хочет говорить с тобой.
Сухов кивнул и неторопливо двинулся к сидящему индейцу. Опустился на колени, присел на пятки, посмотрел в глаза воину напротив.
А тот приложил пятерню к сердцу и представился:
— Моя тоже касик. Мой отец — великий Кан Эк II. Я его сын, Кан Эк III.
Сухов почтительно наклонил голову.
— Можешь звать меня Длинный Нож, касик.
Кан Эк снисходительно кивнул.
— Жив ли Кан Балам Икналь?
— Жив-здоров.
— Чего ты хочешь, Длинный Нож?
— Хочу выйти к морю, касик, и вывести к нему моих людей. Сесть на большую пирогу и уплыть.
Помолчав, Кан Эк III медленно проговорил:
— От дальних скал, что за твоей спиною, до Большой солёной воды ведёт тропа. Мои воины не тронут твоих людей, если они уйдут и оставят старого касика здесь. Этой ночью Кан Балам Икналь должен умереть от твоей руки. Я сказал.
Олег внимательно посмотрел на молодого вождя, но лицо у того оставалось бесстрастным.
— Кан Балам Икналь умрёт этой ночью, касик.
Было совсем темно, когда Сухов заглянул в шалаш к старому касику. Свет небольшого костерка едва достигал сюда, устраивая толчею теней.
Убивать заложника Олегу было неприятно…
Он замешкался и не увидел, как из рукава касика в старческую ладонь скользнула рукоять изящного ицтли, но движение уловил, сработав на рефлексе, — увернувшись, Сухов перехватил руку с ножом, погасил замах и, захватив твёрдыми пальцами кулак Кан Балама, сжимавший нож, всадил его в шею правителю Ковоха. Тот заклекотал кровью, вздрогнул, затрепетал, выпучивая глаза, а Олег приблизил к касику лицо и сказал негромко:
— Пророчество исполнилось.
Питаясь чем попало, белые упорно шли к морю. Перевалив горы, они почувствовали облегчение — тропа пошла вниз. А на берегу их ждали «дары моря и суши» — свежие черепашьи яйца.
Выглядели они малоприятно, но на вкус были как куриные. Отъевшись, двинулись по пустынному берегу, выглядывая, не появится ли корабль.
На следующий же день такой появился — испанский галеон, он медленно продвигался к югу, куда-нибудь в Картахену, но отряду капитана Драя было с ним не по пути.
Два дня спустя вышли к небольшому селению, десятку хижин, жавшихся к маленькой белёной церквушке. На скалистом мысу возводился форт о четырёх башнях, у причала покачивались рыбацкие лоханки, несколько барок с пиленым лесом и баркалона с одной мачтой.
— Джим, Айюр, — тихонько сказал Олег, — баркалону видите?
— Ага!
— Запоминайте к ней дорогу. Когда стемнеет — угоним. Хватит нам по сухопутью шляться, пора на морской простор выходить!
Все горячо одобрили и поддержали предложение командира.
Глава четырнадцатая,
в которой Олег садится на диету
Остров Ла-Вака — остров Санта-Каталина.
Летом 1670-го Генри Морган торжественно взошёл на борт фрегата «Сэтисфекшен» — своего нового флагмана. Времена для пиратства настали трудные — мир с Испанией не давал повода к разбою и абордажам.
Губернатору Ямайки необходим был хоть какой-то, пусть самый завалящий, casus belli, дабы продолжить весёлые дела в Карибском море. И повод, благодарение Богу, нашёлся!
Некий безбашенный испанец по имени Мануэль Риверо Пардал,[36] сам себя прозвавший «адмиралом по борьбе с англичанами», высадил на северном берегу Ямайки вооружённый отряд, спаливший пару рыбацких хибар. Что и требовалось доказать.
Обрадованный Томас Модифорд тут же назначил Моргана «адмиралом и главнокомандующим со всеми полномочиями для нанесения ущерба Испании и всему тому, что принадлежит испанцам». Он же выдал ему поручительство для «совершения любых деяний, потребных для сохранения спокойствия и процветания владений его величества в Вест-Индии».
Поздно осенью Генри учинил большой сбор, готовясь наконец-то осуществить свою мечту — добраться до Панамы. Как-никак, он пообещал это сделать президенту тамошней аудиенсии, а слово надо держать.
На берегах бухты Ла-Вака килевались десятки кораблей, стук молотков, дымы костров, запах смолы и коптившегося мяса — всё витало над островом, возбуждая азарт истинного пирата.
Огромный флот, невиданный доселе, готовился выйти в поход на Панаму.
На зов Моргана поспешили явиться и отъявленные флибустьеры, и вольные охотники-буканьеры, и даже плантаторы.
В бухте Ла-Вака бросали якорь «Сент-Катрин» Франсуа Требютора и «Галлардена» Жана Гасконца, «Сен-Пьер» Пьера Анто, он же Пикардиец, и «Дьябль Волан» Дюмангля, «Бонавентура» Роджера Тейлора, «Просперо» Патрика Донбара, «Форчун» Ричарда Ладбери, «Эндевор» Джона Харменсона, «Мэри» Тома Харриса и ещё, и ещё…
36
При написании этой главы были использованы материалы В. Губарева, Ж. Блона, А. Эксвемелина и др.