Что гнало ее вперед?
Лошадь резко остановилась, низко опустив голову, перебирая передними ногами. Ветер трепал белую гриву. Памира поправила капюшон, задумчиво глядя на дорогу. Что она ждет?
Далеко впереди на дороге показались экипаж и всадник. Памира замерла – ее измученное сердце с глухой болью забилось в груди. Кто это?
100
Доменик де Тореаль огладил шею своего скакуна, заглядывая в окошко кареты. Диана и Анри говорили о чем-то, улыбаясь друг другу так, словно во всем мире существовали только они.
Доменик усмехнулся: поведение Дианы его забавляло. Кажется, мадемуазель де Картафер сама не определилась, что же она хочет. Или кого… Она так очаровательно порхала вокруг него самого, словно забыла обо всем, что происходило между ней и Фаратоном на море. Искала любой повод, чтоб остаться с ним наедине, поговорить о чем-то. Даже если разговор получался абсолютно бессмысленным, она казалась счастливой. Сейчас – вот так же мило беседовала с его братом.
Привычно холодная улыбка тронула губы графа. Пожалуй, ему все равно. Он чувствовал себя зрителем в театре. Его спокойствия, его мира все это лицедейство никоим образом не коснется.
Он подогнал коня. Хотелось, чтобы ветер бил в лицо. Хотелось, чтобы плащ развевался крылом. Хотелось почувствовать скорость. Хотелось вновь ощутить тот опьяняющий восторг, что может дать только верховая езда.
Вороной нес его по дороге, увозя от Парижа, от глупенькой милой Дианы, от так давно потерянного и до сих пор не обретенного брата. Доменик забылся на время. На какое-то мгновение из его памяти стерлось все. Он снова был Виразоном – таким, каким знало его Средиземное море. Таким, каким его знала Памира. Но мгновение быстро прошло. И серые пейзажи спустили его с небес на землю. Внимание пирата привлекла одинокая фигура, замершая на обочине. Белая лошадь гордо подняла голову, позволяя ветру играть с ее гривой. Ее седок казался странно маленьким.
Доменик слегка осадил коня, перейдя на рысь. А через некоторое время – на шаг. Отчего-то мучительно больно забилось молчаливое сердце в его груди. В синих глазах вспыхнуло что-то. Лицо застыло, словно превратившись в маску.
Он остановился в нескольких шагах от всадницы (о, да, это была женщина). И, сняв шляпу, кивнул в знак приветствия.
Памире показалось, что земля поменялась местами с небом. Этого просто не могло быть!
Она осторожно наклонила голову в ответ, не отрывая ярко-зеленых глаз от лица мужчины. Такого знакомого лица.
– Графиня, – проговорил Доменик почему-то охрипшим голосом.
– Сударь, – прошептала она, теребя тонкими пальцами в перчатках поводья. – Не ожидала увидеть вас здесь.
– Признаюсь, я тоже удивлен, – с показным спокойствием проговорил Тореаль.
– В последний раз… мы не очень хорошо поговорили.
Граф закрыл глаза. Черт! В последний раз они виделись после дуэли с проклятым Бательером. Тореаль молчал, озлобленным взглядом сверля ее лицо.
– Доменик, – она позволила лошади сделать несколько шагов вперед, оказавшись совсем рядом с ним. – Я…
– Сударыня, не стоит объяснений. Вы уже сказали все, что могли сказать. И я, пожалуй, забыл про этот разговор.
Памира смотрела на него глазами затравленного зверька. Да, во второй раз сломать его защиту у нее не получится. Его лицо не выражало ничего. Только в глазах – где-то в самой глубине этих ледяных синих камней - затаилось что-то… боль? Обида??
– Прости меня.
– Что тебе даст мое прощение?
– Я смогу спокойно уснуть.
– Ты хочешь сказать, что не можешь сейчас спать спокойно? – зло усмехнулся он. – Я не верю.
– Ты слишком давно меня знаешь, чтобы знать, что я не вру. Бриз… Прости меня.
– За что?
Она запнулась. Черт! За эту глупую свадьбу. За то, что она так рано опустила руки, за то, что перестала бороться за свои чувства. За то, что нашла себе укрытие. За предательство?
Доменик снял перчатку и провел костяшками пальцев по холодной щеке молодой женщины, убирая слезу. Памира – и плачет? Та ли это Памира, которую он знает столько лет?