− Он может быть только удивителен, сударыня, − отозвался он глухим от волнения голосом. Какое-то предчувствие не давало говорить спокойно. Почему-то захотелось встать и уйти. Внезапно. Стряхнуть с себя это глупое оцепенение, прогнать его – убежать, чтобы не видеть прямого взгляда ее синих, как у него самого, глаз.
Она была чертовски красива. Но страдание, боль прятались в ее чертах, искажая их. Леди улыбнулась ему, но и улыбка получилась грустная. Наконец он понял, что она действительно ехала к нему, чтобы увидеть его и поговорить с ним, но зачем?
− Я рада. Мне необходимо было поговорить с вами… Я десять лет пыталась с вами встретиться, но… с людьми, вам подобными, не так просто договориться о встрече.
− Вот как? − он замкнулся. Леди Кеппел говорила о Виразоне. Что последует за этим. Шантаж? − Для чего вы искали меня, сударыня, я могу узнать?
Леди, и без того сидевшая прямо, приосанилась. В какой-то момент Доменик понял, что она страшно волнуется. Ее выдавали глаза, блестевшие почти лихорадочно. Протест против происходящего поднимался у него в груди, стирая слой за слоем защиту из рациональности и логики. Теперь он смотрел на эту женщину, как на Предвестника, почти со страхом ожидая ее слов. Он был похож сейчас на натянутую до предела струну: неосторожное движение – и сорвется.
Эта женщина знала, что Виразон и Тореаль – одно и то же лицо. Она уже 10 лет хотела с ним встретиться. Она нашла его в Шато. От нее веяло уверенностью в себе и при этом чисто женским обаянием, которое сначала лишило его способности анализировать ситуацию трезво. Судя по всему, Бернар ее знал.
Что, черт возьми, происходит?!
− Я просто хотела поговорить. Доменик…
Графу показалось, будто его обдали холодной водой. Леди смотрела ему в глаза. И в ее лице он увидел такую боль, что стало не по себе. При всей привычной невозмутимой маске, при всем самообладании, она не смогла сдержаться, произнося его имя. Она сказала это так, будто много-много лет шептала его перед сном, боясь быть услышанной.
− Я слушаю вас, − он вытолкнул из себя эту фразу, снова сплетя пальцы. Он был бледен, но лицо оставалось спокойным. Выдержка никогда не подводила его, и сейчас постепенно Виразон брал себя в руки.
− Меня зовут Маргарет Кеппел… Когда-то давно я жила здесь и…
− Что англичанка делала в доме моего отца?
Леди вздрогнула от неожиданности, когда ее перебили. Доменик, выпрямившийся и отстраненный, не сводил с нее глаз. Таких же синих. Только очень-очень холодных. Леди Кеппел не приходилось раньше выдерживать такого взгляда. Ледяного. Напряженного. Прямого. Она никогда не видела подобного выражения глаз у людей. В какой-то момент показалось, что все ее поиски, все стремление к этому человеку – пустое. Ничего не стоят. И совершенно не нужны ему. Но готова ли она сейчас, ничего не объясняя, уйти? Когда он так близко?
− Мой брат, лорд Клиффорд, спасая меня от постепенно разгоравшегося огня революции, попросил дальних родственников о помощи. Ваш отец отозвался на призыв, и я приехала во Францию. Его светлость позволил мне остановиться в Тореале.
− Зачем вы рассказываете это мне?
− Милорд… господин граф, позвольте мне рассказать. И когда я закончу, говорить будете вы?
Маргарет посмотрела на него долгим неопределенным взглядом. Доменик ограничился сухим кивком. Начало рассказа ему не нравилось. Ему не нравился тон, которым она говорила, сами слова, ее глаза и … этот тонкий аромат, выбивающий его из колеи, в конце концов!
− Шел дождь. Я очень хорошо помню, что тогда шел дождь. Герцог ждал меня в экипаже. Они обменялись с Томасом лишь сухими кивками. Брат передал французу сундучок с документами, вложил мою руку в его и ретировался. Его ждала Англия. Я дрожала. Что я понимала, шестнадцатилетняя девушка, вырванная из привычного круга и отправленная в чужую страну к чужим людям. Всю дорогу я молчала, слушая стук колес. Лермон тоже замолчал, когда понял, что разговор поддерживать я не собираюсь. Мне было страшно. И – странно, но он почувствовал это. Он заговорил по-английски почти без акцента. Рассказал о себе. О том, что у него не так давно родился сын Мишель, что он счастлив и… рад видеть меня. А я поняла, что теперь все будет хорошо. Моей жизни больше ничего не угрожает, и я могу расслабиться. Кажется, я так и задремала – у него на плече. Ваш отец был удивительным человеком. Он много времени проводил со мной. Мы разговаривали. Простите мне наглость, Доменик, но я любила его.