– Я слышал, некий испанец д’Альмагера связан с пиратами, – задумчиво проговорил д’Анти. – А именно, с Виразоном – его уши и глаза на суше.
Мален изобразил удивление.
– Я ничего об этом не знаю.
– Ну что вы, – усмехнулся в свою очередь Бательер, потирая руки. – Это общеизвестный факт. Вы просто не можете об этом не знать.
Мален пристально посмотрел полицейскому в глаза. От холодного синего взгляда Бательеру стало не по себе. Ни раньше, ни позже (до встречи в Бастилии) он не видел таких истинно нечеловеческих глаз. Взгляд был неподвижен, при этом обладал какой-то магнетической, волшебной силой. Отвести глаза не удавалось. Он почувствовал себя загипнотизированной птицей перед удавом. Это длилось лишь мгновение, но когда маркиз переключил внимание на д’Анти, Бательер чувствовал себя так, словно он фехтовал пару часов подряд.
– Пираты – не мой профиль, – снова улыбнулся Мален. – Так что о них и о связанных с ними людях я ничего не знаю.
Тогда Бательер был вынужден поверить ему на слово. Но природная подозрительность и чутье не позволяли ему забыть. И вот сейчас… Да, это не Камбале, но чем испанский шпион хуже? То есть, лучше, конечно…
Готье снова держал козырь в рукаве. Король останется довольным в любом случае…
– Ваша милость, я не знаю, что делать! – взволнованно говорил комендант, меряя шагами кабинет. – Он молчит даже под пытками! А если и скажет что, то только по-испански, и … это лучше не переводить. Он даже не кричит, словно боли вообще не чувствует, хотя это вряд ли. В подлокотники впивается со страшной силой. Что он – не человек?
Бательер взглянул на него. По-испански…
Из Бастилии Готье уехал в прекрасном расположении духа. Еще одно доказательство правильности его рассуждений, доказательство вины неуловимого маркиза де Малена. Он уже чувствовал вкус победы нал ним.
41
На крючке
Август 1672 года, Париж
Еще в Кандии Памира поняла, что она хотела бы посетить родину своего отца. Вдохнуть ее воздух, проникнуться традициями, посмотреть в глаза той себе, которая спала где-то в глубине ее естества. Анна де Лорьен, дочь маркиза де Лорьена, она могла бы разыграть блестящую партию на шахматной доске мира «Придворье». Она могла бы стать фавориткой!.. если бы захотела.
В любом случае, Памира была молода, и она инстинктивно стремилась в центр любви и красоты всей Европы, в Париж, самый невозможный и романтичный город 17 века.
Неожиданное согласие Доменика жениться обеспечивало ей положение и статус, а фактическое отсутствие мужа позволяло жить в свое удовольствие. А еще Париж стал родиной для ее сына…
Даниель за всю дорогу из Марселя в Париж не проронил и десятка слов. Казалось, он рад возвращению сестры, хотя и сильно расстроен подтверждением того, что его отец погиб, казалось бы, им есть, о чем поговорить, но предупреждение Виразона надежно завязало юноше язык. Француз закрылся и боялся лишний раз обратиться к своей случайно и неожиданно приобретенной сестре. Он помогал ей переносить незнакомые тягости дороги, оберегал от неудобств, беспокоился о ее самочувствии, но ни разу не позволил себе заговорить о себе или о Виразоне. Или о ней.
Он не знал, что знаменитая Памира забыла во Франции. Боялся спросить, а она и не хотела посвящать его в тайны собственной жизни.
Карета вздрогнула, послышалась ругань кучера – они въезжали в вечерний Париж. Несколько дней пути, долгие остановки в относительно комфортабельных гостиницах, тихие вечера, проведенные за нестройными беседами – это осталось за плечами, скрашивая ожидание. Сейчас совсем неспокойный зеленый взгляд смотрел только вперед. Памира приоткрыла шторку, чтобы посмотреть, что творится вокруг. Париж. Судьба, мечта и крест. Этот город манил и отпугивал. Она мечтала сюда попасть, но больше смерти боялась, что он отберет у нее лицо.
Мадемуазель де Лорьен, французская дворянка, она все-таки была Памирой. А сейчас, трепетно ожидая встречу с сыном, она все сильнее и сильнее хотела стать госпожой де Мален. Памира откинулась на спинку сидения и закрыла глаза. Доменик. Почему-то хотелось называть его этим, настоящим именем.