Анне повезло. Позже Натали рассказала ей, что Мишель не очень любил общаться с людьми. Чаще его можно было найти сидящим в саду или в конюшне, куда он приходил посмотреть на отцовского коня, в одиночестве тосковавшего по хозяину. Под строгим присмотром конюха он пытался ухаживать за благородным животным. Создавалось впечатление, что это был единственный друг мальчика.
А к Памире потянулся. Всей душой. Он не общался так даже с Натали, которая воспитывала его словно собственного ребенка.
Молодую мадам приняли в доме с радушием. И уже через несколько дней Памира поймала себя на мысли, что она действительно чувствует себя дома.
Все свободное время она проводила с сыном. Начала обучать его греческому, слушала его длинные истории о том, как он живет, чем увлекается, о том, что, к сожалению, господин маркиз приезжает так редко, но зато есть Натали…
43
Шли дни, но для матери и сына время словно остановилось. Их мир перевернулся, изменился безвозвратно. Но они были счастливы.
Памира волновалась: она ждала появления Доменика. Но он не давал о себе знать уже довольно давно, хотя изначально обещал приехать сразу после встречи с Фаратоном. Может быть, Анри-Мишель задерживается?
Она удивлялась такому нетерпению. Если она и ждала Виразона раньше, то чаще скучала по его телу. А сейчас ей не хватало его голоса, глаз, их тихих бесед вечерами. Памире было незнакомо это чувство привязанности и потребности в ком-то. Но с каждым днем, проведенным рядом с маленьким Мишелем, она понимала, что все сильнее хочет видеть его отца. Сын объединил бы их. Может быть, они были бы счастливы…
Памира в очередной раз оборвала фантазии: Доменик ни за что и никогда не станет ее настоящим мужем. Он никогда не согласится обременить себя семьей… Он никогда не перестанет подвергать свою жизнь опасности. Доменик никогда не откажется от Виразона.
Даниель приходил часто, почти каждый вечер. Если он и догадался о том, кто такой Мален и почему его наследник является сыном Памиры, он молчал. Сейчас его больше беспокоило то, что Анна закрылась с ребенком в доме, отказываясь выходить куда бы то ни было. А между тем Даниель хотел представить ее ко двору. Тем более, он сам обязан был показаться королю на глаза, пока Людовик находился поблизости. Монарх готовился к войне.
После долгих уговоров маркизу де Лорьену удалось заставить Памиру покинуть свое убежище – пусть ненадолго, но все-таки. Даниель решил начать с малого: представить ее своему давнему знакомому, хорошему другу отца, графу Филиппу де Картаферу. А потом уже при поддержки Картафера – ко двору.
Памира всегда думала, что французский граф – это что-то, напоминающее Виразона. Что-то серьезное, сосредоточенное, холодное и самоуверенное. Всегда все знающее, умное и интересное. Или, напротив, чрезмерно гордое, спесивое, высокомерное. Картафер же оказался совершенно другим. С ним было поразительно легко. Потрясающий собеседник, весельчак и балагур, Филипп де Картафер был вхож не только в высшие круги общества, но и в игорные дома средних кругов. Он никогда ни у кого не вызывал подозрения, его считали человеком недалеким, неспособным извлечь свою выгоду из услышанной случайно информации, поэтому при нем безбоязненно говорили о вещах, о которых не должно было узнать правительство, легко их снижая до позиции банальных слухов. Кстати, именно с такого «слуха» началось расследование дела Камбале. Филиппа в обществе любили, хотя должного уважения он найти не мог. Всем было с ним легко, интересно. В его доме все проблемы отходили на второй план. Сам Картафер всячески поддерживал это амплуа, тщательно скрывая свой истинный облик. Пусть лучше его недооценивают, чем перестанут доверять.
В этот вечер Картафер мало того, что сидел дома, так еще был совершенно один. На что Даниэль заметил, что такое бывает очень редко. Лорьена граф встретил чуть ли не с распростертыми объятьями, при виде Анны же его глаза заблестели.
– Позвольте представить вам, граф, – небрежно начал Лорьен, – моя сестра, Анна де Лорьен. Анна, граф Филипп де Картафер.
Филипп склонился над ее рукой с поцелуем, но через мгновение его искрящийся лукавым изумрудным огнем взор скользнул по ее лицу. Эти яркие зеленые глаза довольно необычно смотрелись на его смуглом лице, обрамленном скорее короткими, чем длинными черными волосами. На вид ему можно было дать лет тридцать-тридцать пять, хотя веселья и задора в нем было больше, чем в Бриане, если такое, конечно, возможно. Памира решила, что веселье это – показное: в его глазах иногда замирало что-то серьезное и трепещущее, но такое выражение быстро исчезало, легко уступая место искренности и игре молодой зеленой листвы.