К тому же госпожу Памиру он знал в лицо. Она бывала здесь, а арабский доктор объяснил, что она может посетить графа в любое время.
Памира осталась одна. Она стояла посреди большой гостиной, в нерешительности теребя юбку. Вот, она пришла сюда, а дальше? Подняться на второй этаж, пройти в спальню мужчины, так безнадежно притягивающего ее? Так просто?
– Что вы делаете здесь в такой час, мадам? – спросил Али, неожиданно появляясь в дверях прямо напротив нее. – Если вы к графу, я вас не пропущу.
Памира замерла. Что-то оборвалось внутри. Не пустит? Она смотрела на Али, не зная, что сказать, чтобы он поверил, что ей действительно туда надо.
– Послушайте, доктор….
На глаза навернулись непрошенные слезы. Какие слова могут выразить то, что горело сейчас в этих бездонных, чарующих глазах?
Али смотрел на нее пристальным спокойным взглядом. Ему приходилось сталкиваться со слезами и истериками… но сейчас что-то невыразимо искреннее было в ней. Что-то забытое, что-то, заслуживающее того, чтобы к нему присмотрелись.
– Госпожа Памира, в прошлый раз я позволил вам пройти, но, как помните, ни к чему хорошему это не привело. Я доктор в первую очередь, и обязан сделать все, чтобы здоровье господина графа как можно быстрее восстановилось. И что-то мне подсказывает, что ваше присутствие этому не способствует.
Памира наклонила голову.
– Али. Я хочу попрощаться с ним.
– Попрощаться? – доктор подался вперед. – Что вы имеете в виду?
Памира наклонила голову, собираясь с мыслями. Два месяца, прошедших с их с Домеником последней встречи, пронеслись перед мысленным взором. Им суждено было безвозвратно изменить ее судьбу и закрыть путь в прошлое. Замужество… К черту! Но сегодня…
Прошлое достойно того, чтобы отдать ему дань уважения. И, кроме того, она не могла не прийти к Доменику. Проклинала себя за слабость, но по-другому не могла.
Али ждал, пристально глядя на нее, Памира чувствовала на себе этот взгляд, пронизывающий, но уже не подозрительный.
– Это наша последняя с ним встреча. Я должна ему многое рассказать.
Доктор медленно улыбнулся.
– Что так изменилось в вас, мадам, я более не узнаю ту, о которой слышал ранее.
– Многое, Али. Даже слишком многое. Пропусти меня к графу.
– В последний раз, – мягко сказал доктор. Он встал, задержался на мгновение, чтобы еще раз посмотреть на Памиру. – Если он прогонит тебя и сейчас, на мою помощь больше не рассчитывай, – еле слышно добавил он, и вышел из комнаты.
Она вновь осталась одна. Первый шаг сделан? Она не может уже отступить?
Памира почти испуганно посмотрела на лестницу, ведущую в покои Доменика. Провела белой рукой по волосам. Вытащила шпильки из прически и небрежно бросила их на столик, стоявший тут же. Черный водопад тут же заструился по ее гордой и прямой спине, придавая уверенности. Идти ей туда? Однозначно: да….
70
Памира неслышно вошла в спальню Доменика, осторожно прикрыла дверь. Огляделась. Комната утопала в серебряном сиянии выглянувшей из-за туч луны и золотистом свечении камина. Такое освещение создавало атмосферу таинственности, загадочности, чего-то, необыкновенно старинного, но вместе с тем чудесно молодого, даже юного, чего-то, что выше человеческих мыслей, выше всего земного; чего-то пугающего и замораживающего.
Дрова в камине тихо потрескивали, и этот треск вернул Памиру из потусторонних грез. Они испуганно повернула голову на звук, и замерла, жадно рассматривая такой живой, такой веселый огонь. Она постояла немного так, не шевелясь, и, вздохнув, посмотрела в ту сторону, где находилась кровать.
Граф спал или дремал, небрежно положив одну руку на одеяло, сползшее до пояса, а другую забросив за голову. Он был обнажен. Серебряные и золотисто-красные блики мягко ложились на его мускулистую грудь. Его лицо было спокойно, но на нем застыла печать живого страдания и боли. У Памиры екнуло сердце, перехватило дыхание. Жалость сдавила грудь и подступила слезами к глазам.
Кандийка медленно подошла к Доменику, сдерживая дыхание, приложив руку к сердцу, все сильнее и настойчивее стучавшему у нее в груди. Он был беззащитен, так беззащитен, что ей захотелось укрыть его ото всех, спрятать, оградить от мира с его несправедливой жестокостью. Бледный, неподвижный, измученный и одинокий. Сильный и гордый. Ни за что и никогда он не признается даже самому себе, что нуждается в ком-то. Что ж… она знала...