Она снова улыбнулась.
– Напротив, господин, очевидные. Только непривычные тебе.
Доменик нахмурился. «Господин». Он потерял ее. Почему-то так неожиданно и так ясно он это понял. Маленькая кандийка, подарок султана. Сейчас она вольна была диктовать свои условия грозному пирату. Зная, что это в последний раз.
– Бриз, – в ее глазах стояли слезы. – Потом ты все поймешь. Прости меня. Я должна уйти. Меня ждет наш сын. И я … я очень надеюсь, что после сегодняшней ночи у меня будет еще ребенок… наверное, ради этого я приходила.
Доменик приблизился и вдруг обнял ее. Нежно и властно. Кандийка закрыла глаза. Ее головка касалась его обнаженной груди. И мгновение было достойно того, чтобы растянуться на вечность. Она сделала все, что могла. И теперь она должна была уйти. К сыну. Но почему тогда с такой отчаянной нежностью ее обнимали руки пирата? Почему так быстро билось его сердце?
– Доменик, отпусти меня, – мягко проговорила она, но он заглушил конец ее фразы жгучим поцелуем. Почему все в нем в это мгновение было словно пронизано отчаянием? Осознает ли он, что сейчас происходило?
Памира отшатнулась.
– Прощай, – шепнула она, сдерживая слезы, и исчезла за дверью, в которую мгновение спустя Бриз ударил кулаком.
74
Вызов
Заканчивался 1657 год. Было рано еще подводить его итоги, но юный Доменик де Тореаль уже знал, что этот год изменит его судьбу. Он совершил самый важный и, может быть, самый глупый поступок в своей пока еще недолгой жизни. Он оставил дом и семью, отдалился от общества, использовав наивный, просто смешной предлог. Доменик знал, что Мишель никогда не предаст его, но заставил себя на время поверить глазам. Хотя все может быть, ничто с уверенностью утверждать нельзя. До какого-то момента Тореаль видел окружающий его мир в розовом цвете. Он готов был поверить каждому, кто протянет руку дружбы.
Доменик ушел. Он бы в любом случае ушел – рано или поздно. Париж, поместье, Франция – невыносимо тесно, хотелось свободы, уже в семнадцать прекрасно он понимал, что даже относительной воли здесь он иметь не будет, обремененный титулом и этикетом.
Доменик ушел. Как-то спокойно и порывисто, очертя голову бросившись в яростный круговорот, освободившись от всего. В принципе, он мог уехать, на войну, присоединиться к фрондерам, чьи группировки еще частично сохраняли свою силу. Но молодой Тореаль совершенно не хотел участвовать в какой бы то ни было политической борьбе. И во Франции он оставаться не хотел.
Доменик уехал на юго-восток, к морю. Почему-то именно с морем ассоциировалось понятие истинной свободы.
Побережье встретило его ласковой, теплой погодой. Море было как никогда лазурным, ясным, спокойным. Его зеркальная глубь манила и очаровывала. Причем, море было много светлее, чем взгляд юноши, замершего на вершине холма. Он приехал в Марсель, но шумный, яркий город быстро утомил его, все-таки Доменик привык к изумрудному простору Шато-Лермона.
Он ехал верхом по побережью на юг, ничего определенно не искал, просто наслаждался величием и красотой такого близкого Средиземного моря. Настроение было прекрасным, ощущение свободы опьяняло. А Доменик чувствовал себя на самом деле счастливым, хотя немного уставшим. Но и сама усталость радовала его: все же что-то новое.
Он ехал верхом по побережью и думал, что текущие минуты – самые счастливые в его жизни. Свежий морской воздух, кристальной струей вливался в него, заставляя сердце замирать от восторга. Кружилась голова. Свобода…
Неожиданно у подножия холма, с которого спускался юный виконт, выросла небольшая деревушка, окружавшая маленькую бухту с довольно широким выходом. Но на первый взгляд казалось, что в деревне совсем немного людей. Во всяком случае, их было гораздо меньше, чем в той же Туали. Доменик зажмурился, вспомнив деревню в Шато, и погнал коня вперед, движимый чисто юношеским любопытством.
Он не чувствовал времени, а сейчас оказалось, что ехал полдня. Солнце уже клонилось к западу, бросая косые лучи на одинокого всадника и на деревню, приютившуюся у подножия холма, покрывая их золотом. Доменик чувствовал какое-то напряжение, затаившееся в воздухе. Какую-то смутную угрозу, но упрямо двинулся вперед.