– Она моя жена, – обронил Готье, не взглянув на Тореаля.
– Что? – неслышно проговорил Бриз, нахмурившись, поймав на себе испуганный взгляд Памиры.
Он не казался даже удивленным, но его глаза сказали кандийке все, что не было произнесено. И ей стало очень даже не по себе. Она знала только одно: Виразон предательства не прощает никому. Будь они на море, расплата не заставила бы себя ждать, а на суше он был скован в действиях. Ее словно ударили в грудь; яростная волна накрыла, ощутимая, ледяная, удушающая.
– Месье де Бательер – мой супруг, – с вызывающе спокойной смелостью произнесла она.
Тореаль промолчал, но это презрительное молчание было красноречивее любых слов.
– Анна, вы нам мешаете, – бросил Бательер, не допуская, чтобы эта беседа продолжалась. – Отойдите.
– Нет.
Она развернулась к мужу, даже в какой-то степени обрадованная, что может повернуться спиной к пирату.
– Готье, зачем вам эта дуэль? Ничего хорошего она вам не принесет…
– За кого вы волнуетесь, мадам? – жестко спросил у нее полицейский, вновь коснувшись шпагой ее руки.
Тореаль поднял голову, выжидающе глядя на кандийку. Его тоже интересовал этот вопрос. Памира поняла, что попала между двух огней, что ей просто не выдержать натиска. Она чувствовала, что Бательер разозлен, а Виразон почти взбешен. Теперь он будет считать ее предательницей… Но как остановить эту проклятую дуэль?
Воспользовавшись тем, что жена глубоко задумалась, Готье спешно обошел ее и ударил шпагой по клинку Доменика. От неожиданности тот отскочил в сторону, но удар отразил. С большей силой, чем хотел.
– Защищайтесь, сударь, – бросил полицейский, почти обрадованный тем, что поединок наконец начался.
Памира была вынуждена отойти, чтобы не попасть на клинок. Ей оставалось только наблюдать, ждать и молиться, чтобы оба остались в живых – слишком очевидна была их ненависть.
– Что же вы не послушались своей жены? – спросил Доменик, обороняясь пока без особого усердия. По привычке он разговаривал с противником, заговаривая ему зубы. А сам напрасно пытался понять, что чувствует. В Бастилии крылья-то сильно подрезали, а позже он и не тренировался серьезно. Фехтование с Брианом не в счет. Сын не соперник. Но, кажется, мастерство «пропить и проболеть нельзя». Не хватало легкости, скорости, но сейчас они были и не нужны. Пока что. Противники прощупывали друг друга, пытаясь найти уязвимые места. Доменик защищался. Бательер нападал. И бой казался несерьезным.
Тореаль чувствовал глухую боль во всем теле, отчаянно противящемся движению. Но шпага в руке придавала сил. Виразон был в своей стихии.
– А что, сударь, вам так не терпится отказаться от боя? – со смешком отпарировал Бательер. – Извинитесь, тогда посмотрим.
Выпад. Доменик без труда отбил атаку. Он не переходил в наступление, по-прежнему предпочитая защищаться.
– За что? За правду? Увольте.
Ему было смешно. Все смешно и – глупо.
– Мне ваша правда…
86
Доменик вновь ушел от удара и вновь оставил нападение графа без ответа. Он был спокоен, как был спокоен всегда, когда в руке держал шпагу. Он оставался бесстрастным. Как всегда во время боя. Он почувствовал, как возвращается потерянная было в Бастилии уверенность в своей силе. Боль отступала. Сомнения исчезли. Виразон играл с противником, лукавил, казался неспособным ответить, обманывал, все время оставаясь недосягаемым для вражеского клинка. Бательер был замечательным фехтовальщиком, но той практики, которую имел пират, у него не было.
Доменик слегка прищурил глаза, защищая их от слабого блеска снега. Солнце спряталось, словно благословляя этот поединок и позволяя ему протекать в более или менее благоприятных условиях.
Памира следила за ним, затаив дыхание. Она еще никогда не видела Виразона со шпагой в руках. Он превзошел все ее ожидания, хотя она и слышала легенды о его мастерстве, ходившие по морю. И она поняла, что Доменик сейчас просто играет, что для него все несерьезно. Ей стало страшно. Что он задумал?