Сейчас кажется само собой разумеющимся то, что в 60-е-80-е гг. серьезные обсуждения культурных и общественно-политических событий происходили «на кухне». И, как правило, под такими серьезными обсуждениями понимались те, которые противоречили основной идеологической стратегии. Но аутсайдерскими такие обсуждения делало не это, а то, что серьезными они могли стать только невзирая на занимаемую обеими дискутирующими сторонами позицию, в противном случае они вырождались в тоже идеологические фигуры, но с обратным знаком. Книга «Искусство и наука» М.К. Петрова обсуждалась в кругу философов, с которыми он был дружески связан. Мнения одних так и остались «на кухне», другие же, оставив пометы в рукописи, вывели тем самым свои суждения за ее порог. Про них уже не скажешь: мало ли что говорилось там, внутри. Эти маргиналии обнаружили существовавшие стилистические и содержательные особенности полемики тех лет, чрезвычайно важные для понимания отечественного философствования середины XX в. Замысел понимания и положен в основание настоящей их публикации, понимания интеллектуального напряжения, доходившего до срыва горла. Одновременно анализ маргиналий предоставляет собой в некотором смысле уникальную возможность проследить процедуры, с помощью которых оказывались возможными попытки и «поправить» автора, не удовлетворявшего принятой системе философского отчета, а именно - марксизма, и вместе всерьез прочитать его: на полях рукописи остались пометы известных философов Эвальда Васильевича Ильенкова и Анатолия Сергеевича Арсеньева. К сожалению, позиция второго оппонента едва намечена, карандашных пометок чрезвычайно мало, зато позиция первого представлена достаточно полно.
Э.В. Ильенков обнаружил в существе философствования М.К. Петрова дуализм, что в то время считалось смертным грехом. «Пошлость», «вздор», «чушь» - этому обычному марксистско-ленинскому лексикону М.К. Петров противопоставлял почти сократово: «тише, не шуми» или «прочитай до конца и не шуми». Он видел внимание к себе и допускал самую строгую критику, сам много критиковал и именно Э.В. Ильенкова. Но он видел также и то, что внимание пробирается к нему сквозь идеологические линзы. И дело не в том, что М.К. Петров пренебрегал Марксом, напротив, пытался апробировать деятельностную теорию, но даже, как заметил Э.В. Ильенков, «подсюсюкнуть» в адрес социализма, желая быть напечатанным(см. с. 95-96 книги), он почитал идеи Маркса, равноценными идеям мыслителей прошлого, что и было недопустимо. Оба - и автор книги, и его критик - в то время принадлежали к неофициальной философии и были друзьями. Тем более резкими кажутся их внутренние интеллектуальные ошибки, приведшие к разрыву.
Критика Э.В. Ильенкова сыграла свою роль: книга осталась в столе М.К. Петрова. Это не значит, что в столе остались его мысли. Напротив, у него было множество учеников, которые переместились после запрета его преподавательской деятельности к нему домой. Некоторые подбирали его семена и, не взращивая, выдавали за зерна собственной мысли. Он этому не противился, полагая, что мысль потому и всеобща, что ею все могут пользоваться, изменяя при употреблении. М.К. Петров принимал не столько презумпцию понимания, сколько презумпцию непонимания, свойственную людям, хотя надеялся, разумеется, на первое. Как говорил М.Я. Гефтер, «понимания на блюдечке с голубой каемкой никто не принесет. Понимание - это работа, это преодоление чего-то существенного в нас самих»*.
*Гефтер М.Я. Память о гибели евреев нужна России. - Уроки Холокоста и современная Россия. М., 1995, с. 14.
В такого рода непонимании сам Михаил Константинович и видел способность мысли выражать возможные, в ней затаившиеся смыслы с целью ее коррекции, уточнения, чем он и занимался всю жизнь.
Я не стану в этом кратком предисловии подробно рассказывать философскую биографию Михаила Константиновича, отослав читателя к книге «Язык, знак, культура» и к моей статье, помещенной в газете «Советская культура» от 29 апреля 1989 г. Напомню лишь основные события. Он родился 8 апреля в Благовещенске, в 1940 г. поступил в Ленинградский Кораблестроительный институт. Оба представляемых ныне текста выдают в нем человека «водяного»: достаточно обратить внимание на его лексику. «Фарватер», «русло сходящихся берегов», «болотца», «тощий родничок», «плес взаимопонимания», «лодка», «вытянуть, выгрести, проскочить мели», «утопить, бросить, пустить вниз по течению» - это только с первой страницы «Искусства и науки». «Пираты Эгейского моря» говорят сами за себя. На войне был разведчиком, умевшим выходить из самых опасных ситуаций. После войны - учеба в Военном институте иностранных языков, работа начальником кафедры Ростовского артиллерийского училища, аспирантура в Институте философии АН СССР.