– Стойте, – попросил он, – стойте, она все-таки моя мать...
Луис отошел в сторону, со злорадной усмешкой глядя на юнца, бледного, как смерть, испуганного, как ягненок. Пират стоял поодаль, а Бриан опустился перед телом на колени. Ливень хлестал его, словно плетьми, длинными холодными струями, а молодому графу было все равно, он рассматривал белый кокон. Словно во сне, юноша принялся раскрывать, раскручивать парусину. Ему казалось, мать жива, но надо только облегчить ей дыхание, избавить от тяжелой ткани. Наконец ему удалось обнажить ее мертвенно-бледное лицо, но... Большие, остекленевшие, ярко-желтые, как у кошки, глаза устремили свой взгляд ввысь. Юноша отпрянул и врезался в Виразона, необъяснимым образом оказавшегося опять на палубе.
Доменик сжал запястье Бриана.
– Тебе говорили не лезть, почему ты ослушался?
– Она жива, – юноша пытался вырваться, но тщетно, руки пирата казались железными. – Она же жива, глаза открыты, – бормотал Шалиан, перестав бороться.
Виразон отпустил его и вновь спрятал лицо женщины под парусиной.
– Если бы она была жива, она бы закрыла глаза. Ливень. Ступай в каюту, Бриан, тебе нечего делать на палубе во время шторма. Две смерти для одного дня «Черной пантеры», пожалуй, чересчур, – голос его был неожиданно тихим и теплым.
Доменик мягко положил руку на плечо юноши ободряющим, поддерживающим жестом. Тот опустил голову, стараясь скрыть слезы, выступившие на глазах.
– Почему?
Доменик не нашел ответа. Что можно сказать человеку, на глазах которого только что погибла его мать?
– Бриан, иди в каюту. Мне совершенно не хочется, чтобы и ты оказался за бортом корабля.
Тонкие пальцы пирата несильно сдавливали его плечо, неожиданно давая так необходимую сейчас поддержку. Шалиан коротко кивнул и, шатаясь от сильных ударов дождя, ушел. Виразон проводил его грустным взглядом и встал за руль, нечувствительный к дождю, но странно сосредоточенный и печальный. Он думал о такой неожиданной и нелепой смерти Сабины. Той женщины, в которую он когда-то был влюблен живой, по-детски наивной мальчишеской любовью.
Тело графини выбросили за борт, оставив на милость Посейдона. В море для всех одно прощание.
Диана вздрогнула и открыла глаза. Все тело ломило, нещадно болела голова, непроницаемый туман застилал взор, не было сил пошевелиться. Она замерла, пытаясь сообразить, жива она или уже нет. Она не могла вспомнить, где должна сейчас находиться, что случилось и случилось ли вообще что-нибудь.
Француженка вынырнула из забытья как-то резко и неожиданно, жестокая боль в висках не давала сосредоточиться. Пересилив себя, молодая женщина подняла голову и огляделась. Помещение было незнакомым. Небольшая уютная комната, диван, на котором лежала она сама, пара изящных восточных безделушек на стенах, столик и кресло. В кресле кто-то сидел. Она не видела лица незнакомца – оно было обращено к окну – поэтому ограничилась тем, что окинула взглядом его фигуру. Незнакомец полусидел, откинувшись на спинку кресла, его рука с небрежным изяществом лежала на подлокотнике, другой не было видно. Иссиня-черные волосы разметались по плечам, переливаясь на солнце. Мужчина спал.
Диана почувствовала, как по спине пробежал холодок: хотя в облике мужчины было что-то знакомое, женщина была уверена, что раньше с ним не встречалась. Он приковывал к себе внимание. Небрежное изящество позы, в которой он лежал, точные линии руки, тонких пальцев с аккуратными овальными ногтями.
Диана, движимая любопытством, заставила себя сесть на постели, но острая боль тут же пронзила тело от головы до кончиков пальцев. Со стоном француженка опять упала на подушку. Человек в кресле очнулся и, выпрямившись, с удивлением посмотрел на нее, видимо, не совсем понимая, откуда она здесь взялась.
Откинув со лба волосы, он встал и медленно подошел к ней. Диана держалась за грудь, тяжело дыша. Открыв глаза, она встретилась с пронзительным синим взором незнакомца, склонившегося над ней с озабоченным выражением строгого лица. Он мягко взял ее руку и легонько сжал запястье чуткими пальцами.
– Вы доктор? – догадалась она. – А где я? На чьем корабле?