– Я напишу, когда закончу, – некоторое время спустя говорил он Картаферу. – Чтобы ты точно знал, когда начать приготовления к свадьбе. К сожалению, не могу назвать дат. Просто жди письма.
Филипп рассмеялся.
– Начну-то я сейчас. Но ты все равно пиши.
Мишель покинул дом друга с легким сердцем. В эту ночь он впервые за долгое время заснул спокойно. Тоска по Авроре стала понемногу отпускать, он почувствовал, что жив. Он почувствовал, что должен. Должен жить, продолжить свой род. Так бы хотела герцогиня.
Засыпая, он представлял ангелоподобный облик будущей жены. Прекрасная, легкая нежная. Мечта. Нет, он не потерял от нее голову. И даже не чувствовал увлечения. Просто знал, что эта девушка сможет сделать их жизнь спокойной и светлой. И сможет дать ему достойных наследников.
Глава шестнадцатая
1659 - 1666 года
Чем ярче и понятнее цель, тем сложнее до нее добраться. Жизнь, вопреки всему, не подчиняется выдуманным человеком законам. Она просто течет по одной ей известному и знакомому руслу. Она не смотрит, хороший ты человек, или не очень, а всего лишь ведет тебя туда, куда считает нужным. Она несправедлива и чертовски упряма. Порой ребенку живется сложнее, чем взрослому человеку, и испытания на его долю приходятся такие, что не так просто представить.
Памира росла под нежной опекой матери на забытом богом и людьми маленьком острове, затерянном где-то среди таких же греческих островов. Воинственно настроенные турки сюда еще не добрались, а может быть, просто не обращали на райский уголок внимания, родные греки вряд ли помнили о людях, живших там. Одинаковые дни, одинаковая погода. Щедрое солнце, счастливые люди. Они не нуждались ни в чем. Заботливое море обеспечивало их пищей, кристальные родники – водой, скалистый берег – безопасностью. Девочка словно была закрыта в большую клетку из пальм, моря и песка. Она знала только соседей. Она училась у матери. И грезила о редких встречах с отцом.
К тому дню она готовилась долго. Долго шила платье, смешно хмуря носик, постоянно дергая мать, чтобы та посмотрела, что получается из белого кусочка ткани. Греческая туника прятала ее маленькое тело и от лучей, и от нескромных взглядов. Девочке было восемь. В ней причудливо смешалась восточная кровь матери и французская – отца, маркиза Луи де Лорьена. Белая кожа, иссиня-черные волнистые волосы, обрамляющие еще по-детски круглое, но уже начинавшее утончаться лицо, обещавшая стать стройной и утонченной фигура – она взяла у Елены только то лучшее, что могла взять. Изумительную женственность, божественную красоту, еще только оформлявшуюся, но уже ослепительную. Маленькая Памира, единственная радость для матери в долгие, тягостные месяцы разлуки с любимым.
Больше года маркиз не появлялся на маленьком острове. Больше года его далекая семья, единственно любимая, не видела его. Предстоящая встреча волновала и пугала одновременно: Елена боялась, что дочь забыла отца. Приготовления девочки не успокоили сомнений измученного сердца. И оставалось только ждать.
Ее невозможная французская любовь больше десяти лет занимал ее сердце и душу. Елена не вышла замуж, сохранив себя для одного мужчины. От нее отказалась семья – пришлось переехать на затерянный в море островок. Она выменяла счастье на положение в обществе и деньги. Жалела ли? Нет. Никогда. Ни разу.
Девочка смешно нахмурила лобик и посмотрела на мужчину в странных. по ее мнению, одеждах. Непонятный воротник, с острыми углами, частично лежавший на плечах, одеяние из плотной ткани, длиною доходившее ему почти до колен. Какие-то непонятные башмаки с брошкой. Нет, он называл их, кажется, туфли. Ту-фли. Странно. А выше этих башмаков – вообще что-то малопонятное из мягкой ткани, словно вторая кожа, обтягивающее стройные икры. Чулки. Памира не знала таких слов.
Сама одетая в просторную тунику-платье, с белой лилией в черных волосах, она казалась существом из другого мира. Точнее, это мужчина был здесь чужаком.
Мама ласково положила на плечо дочери теплую мягкую руку.
– Дорогая моя, ты бы улыбнулась отцу.
Девочка послушно изобразила улыбку, прижимаясь к матери всем телом. Мужчина присел перед ней, тоже приветливо обнажив зубы. Ровные и белые. И улыбался он тепло. А зеленоватые глаза вообще переливались искорками смеха.