– Ты только держись, – лихорадочно бормотала Елена, – только помни, что ты еще жива, что это закончится когда-нибудь. Только верь, они не все такие….
Как молитву, постоянно она говорила эти слова, пока дочь осторожно разбирала руками спутанные от грязи и крови волосы матери. Памира не плакала. У нее не было слез. Не было страха. Она не могла знать, что чувствует Елена, но остро ощущала ее боль.
В какой-то день, когда двое или трое турков спустились в очередной раз в трюм, она лежала, обхватив себя тонкими руками, отвернувшись. Она слышала возню, смех, сальные шутки, приглушенные стоны матери, сладострастные крики мужчин. После этого раза Елена так и не открыла своих когда-то прекрасных глаз.
Глава девятнадцатая
Следующие три года прошли для девочки как один бесконечный мучительный день. Она постоянно меняла хозяев. Ее заставляли делать какие-то странные, непонятные ей, но почему-то очень нужные ИМ вещи. Все было одинаково со всеми. Она была маленькой девочкой, но уже тогда становилось понятно, что из нее вырастет красавица. Ее берегли. Берегли, потому что знали, что из нее можно извлечь много больше выгоды, чем просто удовлетворить свою похоть.
«…только помни, что ты еще жива, что это закончится когда-нибудь. Только верь, они не все такие….»
Слова матери постоянно стучали у нее в голове. Чтобы с нею ни творилось. Она помнила добрую улыбку отца. Помнила их последний счастливый вечер, хотя это было словно в другой жизни. Но эти слова, которые Елена повторяла постоянно, там, на большом корабле, помогали ей сохранить себя. Она всегда молчала, никогда не плакала. Если просили говорить – говорила, просили петь – пела. Просили танцевать – танцевала, и казалось, что это просто танцует ее тело, а не она сама.
При этом ее почти не обижали. Держали в чистоте, хорошо кормили. Иногда Памира себя чувствовала такой же маленькой птицей в клетке, которая жила у хозяина. Иногда она пела, эта птица, но в ее песнях девочка слышала столько боли и тоски, сколько не всегда можно выразить в плаче.
Последний хозяин называл ее маленькой принцессой. Когда ему не нужно было от нее танцев и ласки, он ей мог бы даже нравиться – как дедушка. Как-то он сказал, что продает ее. Ей исполнилось тринадцать, теперь ее ждал гарем. Обрадовал – гарем Великого Султана. Не сказал только, что второй гарем, где жили девушки «для гостей». Она узнала это потом.
В гареме жизнь пошла по-другому. Ее начали учить ее обязанностям, покорности, мастерству. А Памире при этом казалось, что это уже не она, что на самом деле она умерла тогда, в трюме, еще вместе с матерью…
Нет, ее не били, как Елену, не издевались так жестоко. Но как она могла понять все это, маленькая девочка, рожденная в раю и сброшенная в ад? Три долгих, мучительных года в гареме принесли ей знание об устройстве мужского тела и о том, как доставить мужчине удовольствие. Как сделать так, чтобы он остался доволен и не срывал на ней свой гнев. Как говорить. Как молчать. Как сидеть и лежать. Ей уже не было страшно, когда евнух приходил за ней, чтобы отправить в спальню какого-нибудь гостя. Ей было все равно.
Она не жила – просто поддерживала тень жизни в своем холеном теле. А за ним следили. Слуги берегли ее тело, делая все возможное для того, чтобы сделать его идеальным. Нельзя, чтобы гость Султана остался недовольным. А ее хвалили потом, благодарили милостивого Владыку за потрясающие вечера. Хвалили ее редкую красоту, покорность, умелость. Она не знала, как и почему. Восторги дошли и до светлейшего уха. Султан был доволен – теперь он знал, как отблагодарить своего старого друга…
Глава двадцатая
1666 год
Утро началось тревожно. Рабыни шепотом рассказывали друг другу о чудесном возвращении маленького Али Султану-Охотнику. Больше месяца Мехмед не желал общества ни одной из своих прекрасных наложниц, больше месяца в гареме боялись, что от них решат избавиться. Возвращение наследника стало зароком дальнейшей благополучной жизни всем остальным. Девушки даже почувствовали друг к другу что-то, сродни дружбе – опасность объединила их. Но не для того, чтобы перестать бороться за место в постели Владыки.