– Ни о чем, – все с той же улыбкой отмахнулся герцог. – Просто воспоминания…
– Значит, вопрос я поставил не совсем правильно, – как ни в чем не бывало, в ответ улыбнулся Доменик. – Стоило спросить, о ком?
Мишель не чувствовал подвоха в словах брата. Он привык, что их отношения построены на абсолютном доверии, на верности, на любви. Сначала холодное обращение Доменика насторожило, но улыбка, сейчас сверкавшая жемчугом на губах младшего брата, развеяла все сомнения и позволила вновь погрузиться с головой в негу воспоминаний.
Доменик знал, что не дождется ответа на свои слова. Почему-то сейчас он совсем успокоился. Того, что было, не изменить, он сделал выводы. Может быть, и ошибочные, но уверенность придавала ему сил. И спокойствия. По меньшей мере, внешнего. С его щек спал румянец, выражение лица стало приветливым. Глаза…. Лишь глаза могли бы выдать то, что творится у графа в душе. Но только тому, кто хотел бы это видеть. Анри-Мишель не хотел.
– Сабина д’Ориньяк?
Это имя, произнесенное так спокойно, заставило Мишеля удивленно посмотреть на брата.
– Твоя Сабина? При чем тут она?
Глава вторая
– Разве не о ней вы сейчас думаете, герцог, так блаженно улыбаясь? Разве не ее губы представляете? – Тореаль по-прежнему говорил спокойно. В другое время Мишель бы восхитился, но сейчас он был обескуражен словами брата.
– Нет.
– Ложь.
Тихо. Холодно. Как удар кинжалом прозвучало это слово. Кинжал был направлен в сердце.
– Неужели ты настолько потерял голову, что возомнил, будто она единственная красавица, которая могла привлечь мое внимание на этом балу? – принужденно рассмеялся герцог, опершись локтями о колени.
– Не единственная, но лучшая из них. А у вас всегда был прекрасный вкус. Настолько, что, следуя стремлению быть во всем первым, вы даже забыли про слово, данное мне.
– Обвиняешь? На каких основаниях, брат? – Мишель посерьезнел: стало понятно, что так просто этот разговор не кончится.
– Обвиняю, – сверкнул глазами Доменик. – Да! Обвиняю. На основании того, что видел.
– Расскажи, что же ты видел, – тихо проговорил Мишель, бледнея.
– О, – рассмеялся граф. – Прекрасная картина. Описать? Ночь. Романтичная, теплая. Яркая луна. Сад. Беседка. И двое, стоящие в лунном свете в объятиях друг друга, забывшие обо всем на свете, черт возьми! У меня хорошее зрение… к сожалению… брат.
Мишель сжал пальцы в кулаки, не обращая внимания на боль от впившихся в ладони ногтей.
– Позволь мне объяснить…
– Не стоит. Все ясно без слов. Обещание свое ты нарушил. Но несмотря ни на что, вмешиваться я не собираюсь….
– Она беременна….
Мишель, собиравшийся продолжить свою тираду, ошеломленно умолк. В таком состоянии он видел графа впервые. Холод во взгляде и в голосе просто выбивал из колеи, несгибаемая воля, синим огнем горевшая в его глазах, заставляла задуматься. Никогда раньше эта воля не раскрывала себя. Никогда раньше Доменик не казался каменой глыбой, о которую, подобно морским волнам о скалы, разбивались все слова герцога и даже его мысли. Лермон понял, что он не знает, что сказать Доменику, хотя и считал, что обвинения его несправедливы.
– Брат…
Тореаль резким движением руки заставил его замолчать. Что самое удивительное, герцог повиновался.
– Его больше нет, – проговорил Доменик тихо. Он не напоминал больше собой человека сломленного, напротив, его поза словно свидетельствовала о том, что он принял какое-то решение, настолько спокойным и уверенным в себе он казался.
– Не перебивайте меня, герцог, – продолжил он, смерив взглядом Лермона. – Говорить с вами бесполезно. Также я не вижу смысла вас выслушивать – я не люблю ложь. Так что обойдемся без длинных споров. Я просто уеду. И все забудется.
– Уедешь?! – лицо Мишеля выражало крайнюю степень удивления.
Доменик спокойно смотрел на него. Он любил Сабину, но что-то удерживало его от стремления разобраться в ситуации. Ухватился за «предательство», просто нашел повод осуществить свои давние планы. Он чувствовал, что с ним она не была искренней, что, лежа в его объятиях, либо считала его деньги, либо думала о другом. О других… Он подозревал, но отказывался верить. Хотя сейчас, наверное, смог бы понять ее. Но только не простить.