Фаратон задремал. Доктор категорически запретил ему даже пытаться выйти из трюма. В глубине души пират понимал, что это справедливо. Но неизвестность была хуже яда! Он волновался за команду. Он не знал, кто еще верен ему. Он не знал, кто жив, что происходит. Почти не удивился, когда узнал, что за всем этим стоит именно боцман. Джеймс и Чайка – единственные, кто остались из команды Авирона. Они единственные, кто видели теперешнего капитана в его бытность рабом. Видимо, они не забыли. Джеймс отличался каким-то особым тщеславием. Получив «должность» боцмана, он захотел большего. Он жутко бесился, когда Десница стал помощником. Что уж говорить о его реакции на то, что Фаратон стал его капитаном? Мишель неосторожно оставил его на корабле, поверив. Видимо, за свою доброту и поплатился.
С горькой усмешкой вспоминалась слава Виразона. Он сколотил себе команду, беспощадно отсеивая неугодных. Фаратон не слышал, чтобы против Виразона кто-то из его людей пытался выступить. Черт возьми, как ни глупо, но был определенный смысл брать пример с врага!
Его и без того неспокойный сон прервал знакомый звук открывающегося люка. В трюм кто-то заходил. Несколько человек, тащившие что-то волоком.
– Тяжелые, канальи, – ворчливо проговорил кто-то, сбрасывая с себя груз.
– Луис, капитан действительно мертв? – опасливо проговорил кто-то голоском потоньше.
Глава пятьдесят шестая
Фаратон напрягся. Хотел встать, но Али навалился на него, закрыв рот рукой, не позволив произнести ни звука. Пират не стал сопротивляться, доверившись доктору. Хотя все в нем взбунтовалось против молчания, он затих, прислушиваясь.
– Да. Хотя с ним и этот араб, Джеймс не допускает шанса, что Фаратону удалось выжить после такой дозы мышьяка.
Луис рассмеялся. Этого матроса Мишель помнил хорошо. Долговязый, страшный, с растрепанными рыжими волосами, непонятной национальности. Он был хорошим моряком.
– Да, пожалуй, – согласился второй. – Ладно, пошли.
Они удалились, размышляя, какой вольготной будет жизнь под рукой Джеймса. Да, что-то, а дисциплину на корабле Фаратон поддерживал строгую. Видимо, кому-то это не нравилось.
Через несколько минут они снова притащили какой-то груз, сбросили на пол. Сделали еще несколько ходок. Потом послышался тяжелый звук закрываемого люка. Все.
Али выглянул из их укрытия, чтобы посмотреть, что такое принесли заговорщики. Через несколько мгновений уха Фаратона достигло удивленное восклицание араба. Пират с трудом поднялся и направился в центр трюма, где гурьбой лежали матросы. Видимо, оказавшие сопротивление при захвате судна. Если они мертвы, то почему их тела не выбросили за борт?
Али склонился над Диаром. Запекшаяся кровь раскрасила лицо штурмана и помощника капитана. Доктор медленно отвел волосы ото лба Диара, чтобы осмотреть рану. И тихо рассмеялся.
– Его чем-то ударили по голове. Но он жив.
– Живы, кажется, все, – отозвался Анри-Мишель, тем временем обследовавший остальных. – Они спят.
Всего в трюме оказалось около шестидесяти матросов, кок и штурман. Фаратон и Али осмотрели каждого из них. Живы были все. И все спали мертвым сном. Только Диара, видимо, просто оглушили.
Фаратон, окончательно выбившийся из сил, отбрел в сторону своего убежища, чтобы отдохнуть. Али заставил его выпить какую-то горькую дрянь, но от нее стало немного легче, и пират смог заснуть.
Доктор заботливо укрыл его одним из тонких одеял, которых в трюме было предостаточно. Ему спать не хотелось. Он даже не чувствовал себя уставшим. События, так скоро сменявшие друг друга сегодня, были достойны, чтобы их не спеша обдумать. Араб сидел, прислонившись спиной к куче мешков, достаточно мягких, чтобы не испытывать дискомфорта. Он смотрел на спящего пирата. Какой чудовищной опасности удалось ему избежать. И для чего? Чтобы столкнуться с новой. Фаратон заперт на собственном корабле. Состояние капитана беспокоило Али больше, чем опасность, нависшая над его собственной жизнью. Пират сейчас спал здоровым, спокойным сном, хотя иногда еще вздрагивал, а лицо искажала мучительная гримаса. Но доктор ни на миг не сомневался, что организм пирата вскоре полностью оправится от отравления. И это само по себе чудо.